Апокалипсис от Владимира - Владимир Рудольфович Соловьев

Я вдруг поймал себя на мысли, что совсем не жалею этих людей. И действительно, чего убиваться-то? И зачем я так раскис по первому разу с журналистами? Ведь на все воля Даниила. Праведники себя замечательно чувствуют у престола отца Его, а о грешниках и печалиться не стоит.

Сделав свою работу, мои ангелы чертили небо вороньими крыльями, как будто ждали нового задания. Вдруг где-то вдали зародился нарастающий грохочущий звук, и в самой гуще небесного воинства показались всполохи молний. Мои воины расступились, и я увидел колесницу, запряженную сгустками света, формой напоминающими пегасов. Управлял колесницей Илия. Заметив меня, он попытался швырнуть в меня молнию, но, подняв руку, я легко перенаправил ее в еноховский дом, отчего тот весело загорелся новогодним бенгальским огнем.

— Дедушки, ну вы будто комиксов перечитали! — рассмеялся я. — «Старики-разбойники» — ветхозаветный римейк! Умора!

Разделить со мной радость было некому. Воспользовавшись моей занятостью, Енох отбежал к берегу и, сильно оттолкнувшись, взлетел. Поймав поток восходящего воздуха, он оказался в колеснице рядом с Илией, который, на манер конников времен Гражданской войны, заложил лихой вираж и, дождавшись своего подельника, умчался восвояси. Я было решил бросить им вслед пару молний — поджарить стариковские бедрышки, но перстень у меня на пальце неожиданно сильно запульсировал. Буквы на нем сверкали столь ярко, что у меня не осталось ни малейшего сомнения — Даниил не потерпит моего опоздания.

В Гефсиманском саду меня ждал на редкость холодный прием. Весь разгоряченный после битвы, я ждал от Даниила слов одобрения, но он не был благодушно настроен. Скорее наоборот. Когда Учитель посмотрел на меня, я сразу вспомнил старинный придворный термин — зыркнул! В его глазах сверкали молнии.

Даниил был не один. Чуть поодаль к стене жался Билл, поникшая голова которого не оставляла сомнений в том, что ему тоже досталось. Выглядели мы с братом по служению на удивление похоже: те же сандалии, хитоны — своего рода боевая униформа апостолов. Только у Билла на носу опять зачем-то были очки.

— Что вы себе позволяете, — гневно спросил Даниил, — как вы смеете таким образом использовать данную вам силу? Разве я сам вершу подобное? Да если бы я хотел смерти этих людей, то устроил бы судилище уже давно! Где ваши мудрость и милосердие? Вы не оставляете этим несчастным ни единого шанса, у них даже нет возможности раскаяться в своих прегрешениях! Вы, как дантисты-извращенцы, вместо того чтобы исправить прикус брэкетами, бьете больного кувалдой по зубам!

Я было подумал, что в столь странном сравнении звучат нотки личного опыта, но пошутить на эту тему не успел. Даниил бросил в мою сторону тяжелый взгляд, и у меня парализовало лицевые мышцы. Мой юмор явно был неуместен, босс был настолько разгневан, что его мелко била нервная дрожь. Он подошел ко мне очень близко, казалось, я чувствовал прикосновение его ресниц, и сказал ледяным голосом:

— Не смей ерничать, палач, не смей! Ты весь в прахе этих несчастных! Ты ничем не лучше, ведь ты не смог их полюбить, как самого себя. Даже не хотел! Что ты, что брат твой. — Он презрительно посмотрел на моментально побелевшего Гейтса. — Отродья гиены! Тщеславные пузыри! Что же вы на делали?

Я не был в курсе похождений Билла Гейтса, так что не мог оценить его подвигов, но, похоже, братец тоже времени не терял. Неожиданно Даниил смягчился, отошел от меня в глубину шатра и сел на камень, служивший ему стулом. Затем поставил руки на колени и уперся в кулаки подбородком.

— Все не так. — Учитель тяжело вздохнул и прикрыл глаза. — Все должно было быть совсем не так. Что же делать? — В его голосе звучали искренняя боль и смятение.

Так, подумал я, началось! Все пошло по кругу — Гефсиманский сад, мольба о чаше… Сейчас дадим слабину и нас порвут на части. К счастью, мои мимические мышцы вновь обрели силу, и я решил попробовать перевести беседу в конструктивное русло:

— Даниил, а что, собственно, случилось? Я не в курсе произошедшего у Билла, но уверен, что он, как и я, придерживался изначально одобренного тобой плана. Неужели ты пытаешься сказать, что Страшному суду подверглись те, чье время еще не пришло? И какие у тебя к нам претензии, если и силу даешь ты, и ангелы смерти подчиняются тебе? — Голова Даниила нервно дернулась, но он промолчал. Я продолжил: — Ты пойми — мы хотели как лучше! Мы ведь и беседы с гражданами вели, и исцеляли, и чудеса являли, а все без толку! Они все равно дерзят и меньше всего на свете похожи на раскаивающихся грешников. А тот факт, что они неправедны, проверен экспериментальным путем, согласен, довольно жестким, но иного ты нам и не предлагал!

— Прекрати, — закричал Даниил, — немедленно прекрати! За все время твоего нахождения в России ты ни минуты не испытывал любви и сострадания к людям. Ты только и делал, что упивался обретенной силой! Зачем ты решил убить Еноха? Разве я о чем-то подобном просил тебя или в моих словах ты услышал намек?

Крыть было нечем, и я замолчал, сосредоточенно изучая земляной пол шатра Даниила. Тот, в свою очередь, встал и принялся ходить из угла в угол:

— Я посылал вас быть судьями, а не палачами, а что сотворили вы? Смерть, ужас и опустошение. Тоже мне — слуги Божьи! И не надо мне говорить, Владимир, о глубине твоих страданий, так как они не удержали тебя от попытки расправиться со стариком.

Молчавший все это время Билл снял запотевшие очки, протер их о край хитона и, словно невзначай, обронил:

— В ошибках подчиненных в первую очередь следует винить менеджмент!

— Ты прав, — встрепенулся Учитель, — я ошибся, но не в вас, а в глубине заблуждения человечества! Я не учел того, как вам будет тяжело, и не смог подставить свои руки, когда чувствовал, что вы оступились. — Даниил тяжело вздохнул. — А может, так все и должно быть, и зря я терзаю себя сомнениями? — Он отвернулся от нас и, взявшись за голову руками, глухим голосом произнес: — Мне надо побыть одному. Ступайте, я сам вас найду.

Я уже и не вспомню, когда мы вот так по-братски оставались с Биллом вдвоем. Пожалуй, только во время поездки в Рим и первые часы после явления Даниила народу. Дней пятьдесят уж точно не виделись.

Мы шли по улицам Иерусалима, и я с удовольствием отмечал разительные изменения, произошедшие с городом. Так, например, в лавках появились сувениры с изображением Даниила, а у старого кладбища выстроилась гигантская очередь из заранее ждущих своего часа граждан. Правда, большинство из них дежурили явно не ради себя, и за немалые деньги были готовы уступить свое место богатеям из дальних стран. Бизнес — ничего не поделаешь.

Но, пожалуй, самым важным изменением, буквально бросающимся в глаза, стала перемена общего настроения в столице мира. Город успокоился. Традиционно разрываемый религиозными и этническими противоречиями, щетинящийся недоброжелательными взглядами хасидов и арабов, в районы которых чужакам лучше не соваться, Иерусалим переродился и предстал перед нами совсем иным. Он стал лучшим городом в мире, где для беседы с живым Богом не нужны телефоны и даже церкви, и все твои деяния у него на виду. Иерусалим — город, построенный на месте жертвоприношения Авраамом Исаака, вернул себе свое истинное предназначение. Он стал городом беспрекословного подчинения слову Всевышнего, местом, послушным его воле, полным доверия и любви.