Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская

— Листопада двадцать девятого числа, — ответила Маша. — Дату эту я так прекрасно запомнила, потому что тридцатого батюшка Нюту со Степаном в беседке нашей в саду застал, и мы сразу в дорогу засобирались.

— Ваша сестрица утверждает, что в интимной связи с приставом не состояла.

Мария Гавриловна невесело улыбнулась.

— Она не помнит просто, при ее припадках — обычное дело.

«И вообразимее, чем непорочное зачатие», — подумала я, а вслух предположила:

— То есть Анна Гавриловна вполне могла и батюшку порешить, не приходя в сознание?

— Это невозможно.

Я поняла, что такие мысли Марию тоже посещали.

— А, например, письмо написать? — Передав собеседнице улику, я смотрела, как по мере чтения ее глаза наполняются слезами.

Вернув мне письмо, она помолчала, справляясь с чувствами, и сказала:

— Это не Нютин почерк. Предположу, что это батюшка послание составил.

— Почерк явно женский.

— Это вас завитушки обманули. — Девушка вздохнула. — Да вы у кого угодно спросите, хоть у господина Хруща.

— Анна Гавриловна его также опознает?

— Разумеется. — Мария поднялась с дивана. — Мне, Евангелина Романовна, возвращаться надобно.

— Еще один вопрос, — остановила я ее. — Фамилию того лекаря, к которому Нинель Феофановна Нюту водила, помните?

— Фамилию? — Барышня наморщила лоб. — На Швейной улице у него кабинет… Он всех нас пользует, лысоватый такой, из ссыльных. Халялин!

Поблагодарив, я сослалась на головную боль и желание подремать в одиночестве, а дождавшись, когда собеседница уйдет, выбралась из дома черным ходом.

— Попович, вы меня в гроб угоните! — ругался Крестовский через два с половиной часа, когда я уже снимала в прихожей позаимствованный у истопника тулуп и дожевывала ватрушку, купленную на базарной площади. — Было же велено ни на шаг…

— Ваше пре-превосходительство, — пропела я и чмокнула чародея в нос, вызвав его немалое удивление, — кто у нас молодец? Я у нас молодец!

— Вы пьяны?

— Пришлось чуточку для сугреву и беседы поддержания.

Ноздри начальства раздулись:

— Спирт?

— Экий вы сыскарь! — похвалила я, взъерошив львиную начальственную гриву. — Ладно, работаем. Семейство где? Ждут вердикта? А приказные? Собачку мне еще подать!

Последнее, что я увидела, — синие как сапфиры глаза Семена Аристарховича и длинные его белые пальцы, плетущие волшбу. Мятой запахло уже в темноте, я заснула.

Богатый терем купца Бобруйского погружался в сумерки. Вечерело, даже самые стойкие из скорбящих, сидящие за длинным поминальным столом, начинали подумывать об уходе. До безобразия напившийся Хрущ рыдал, обхватив за плечи мажордома.

— Гаврила Степанович! Барин! На кого…

— Андрон Ипатьевич! — Маша Бобруйская разомкнула мужские объятия, отвела адвоката в смежную со столовой гостиную. — Присядьте, выпейте кофе.

В ее руках появился пузырек темного стекла, содержимое масляной струйкой полилось в чашечку.

— Никто его не любил, барина, — всхлипнул Хрущ, опускаясь на стул. — А я любил.

— Это потому, что батюшка вас с малолетства… Пейте.

— Маня… — Адвокат обхватил стоящую девушку за бедра, уткнувшись лицом ей в живот, забормотал невнятно. — Он же добрый был, батя твой.

— Был да весь вышел. Пусти.

— Не пущу! Ты мягкая и пахнешь хорошо. А ежели боишься, что я тебя того… этого… Так сообщу тебе без утайки, чтоб ты знала…

Девушка вырвалась, схватила адвоката за волосы и, запрокинув ему голову, влила в рот содержимое кофейной чашечки.

— Не трудись, Андроша, все про тебя все знают.

Хрущ закашлялся, разбрызгивая бурую слюну.

— Зелье какое?

— Такое. — Маша присела в соседнее кресло. — Назову его «Отрезвин», лавку аптечную открою, да и буду им торговать.

— Вся в батю, знаешь, где выгоду поиметь. — Хрущ потер лицо, поморгал, удивленно проговорил: — Действительно весь хмель улетучился!

— Вот и славно. Его превосходительство горничную прислал, они скоро с Евангелиной Романовной к нам выйдут.

— Откуда?

— У барышни мигрень приключилась, в диванной прилегла.

Адвокат зевнул украдкой и вдруг испуганно вытаращил глаза:

— Что ты там про «все всё знают» говорила? Все? И барин знал?

Мария Гавриловна кивнула.

— Думаешь, почему, когда ты лет десять назад свататься ко мне пришел, он тебе по уху съездил?

— И после денег дал, чтоб адвокатскую практику открыть… — Хрущ заплакал, но тихо, без всхлипов.

Маша поморщилась.

— Дело прошлое, не нужно сейчас ворошить. Не рыдай и не пей больше, нам твоя помощь нынче понадобится.

— Какая помощь?

— Адвокатская. Эта Попович до мигрени своей очень любопытные вопросы мне задавала. Не верит она в вину актерки Дульсинеи, другого подозревает, а точнее — другую. И очень меня это тревожит, Андроша. Потому что…

— Маня, — по-бабьи всплеснул руками Хрущ, — это ведь не ты? Не ты Гаврилу Степановича порешила?

Девушка лизнула вымазанный чернилами пальчик и стала оттирать пятно носовым платком.

Нет, я, конечно, Семена Аристарховича уважаю безмерно, но нельзя было бы мне в Крыжовень другого чародея прислать? А именно статского советника Зорина, который одним щелчком по носу страдающую персону отрезвить может! Ну куда это годится? Проснулась я с тяжелой головой, мучимая жаждой и в самом гнусном расположении духа. Крестовский сидел в двух шагах у низкого столика, читал романчик в потрепанной обложке. На мой стон «пить!» мерзейше ухмыльнулся и с преувеличенной медлительностью налил воды в стакан из хрустального графина. Струйка била в стекло с водопадным рокотом. За воду в Берендии не благодарят, примета такая, я и не благодарила, опустошила стакан, подставила его за добавкой.

— Времени сколько?

— Все ваше, Попович. Не желаете объясниться?

Прислушавшись со вниманием к организму, я решила, что ни в малейшей мере, о чем и сообщила.