Любовь литовской княжны - Александр Прозоров

– Но Бог един! Он един, Пестун, на земле и на небе!

Дядька надолго задумался, оглаживая свою седую бороду, и наконец решил:

– Я могу приносить распятому богу две курицы. Но только пусть тогда его помощь станет заметнее! Для начала пусть у меня перестанет болеть слева под ребрами, и пусть найдется потерянная сумка с костяными застежками.

– Мы говорим о спасении души!

– Ну дык, с душой-то моей ничего не случится, она завсегда при мне. А вот бок ноет все чаще, и просто мочи порою не хватает!

– Это все есть суета мирская, Пестун! – укорил его митрополит. – Думать же во первую голову надобно о спасении души, о вечности!

– О моей вечности позаботится ледяная богиня, – пожал плечами холоп, – чего ныне-то о сем голову ломать? А вот бок, он каженный день душу мотает.

– Наша душа есть главное, что отличает нас от зверей, смертный! Как же ты размениваешь ее с такой легкостью на мирскую суету?

– Так я в ней живу, святитель, в суете этой, – признался седовласый дядька. – Ты же о чем-то невнятном и неощутимом постоянно талдычишь. Мыслю я, курицы в месяц твоему богу все-таки хватит. Он, понятно, велик и всемогущ. Но токмо помощи от него никакой не видно!

Пестун недовольно стукнул кулаком по столу, допил яблочную брагу, поднялся и ушел.

Однако Киприан не сдался. Подобные разговоры митрополит терпеливо затевал то с одним, то с другим холопом каждый вечер на всем пути до Пинска. В этом обширном торговом городе, имеющем под три тысячи душ населения, местные священники поведали гостям, что князь Свидригайло тоже отринул христианскую веру и вслед за старшим братом перекрестился в папскую ересь.

После сего известия святитель Киприан начисто забыл про язычество своих спутников и погрузился в собственные размышления.

Ехать в Витебск смысла больше не имело, и потому путники повернули на Тракай.

8 июля 1387 года

Литовское княжество, озеро Гальве неподалеку от Вильно

Над сумеречными водами предрассветного озера еле заметно покачивался пуховой дымкой нежный полупрозрачный туман. Защита невесомая, но вполне достаточная, чтобы обнаженная девочка смогла без опаски быть замеченной скользнуть по влажной низкой траве к самому берегу, опуститься на колени прямо в холодную, еще темную воду, омыть в ней лицо и негромко зашептать:

– Ты, вода-матушка, из родников пробилась, ручьями протекла, в реки увязалась, до меня добралась. Ты смой с меня пыль легкую и горе тяжелое, грязь липкую и беду цеплючую, сон невесомый и сглаз черный. Ты, вода-матушка, ты дождями падала, ты лесами текла, ты озерами отражала, ты из рук омывала. Ты все видишь, ты все чуешь, ты все ведаешь. Ведала ты, вода-матушка, и суженого моего желанного! Духом отважного, красотой яркого, принцем рожденного, сердцем горячего! Ведала ты, вода-матушка, моего суженого, в себе отражала, собой омывала, глотками поила. Ты расскажи, вода-матушка, ветру быстрому, где сыскать моего суженого, моего любого, моего жданного. Пусть отнесет ветер быстрый мою весточку любому, жданному, суженому. Пусть приведет его к моему порогу, пусть поставит пред моими очами…

Девочка откинулась к берегу, подобрала лежащий там маленький берестяной пенальчик, открыла. Достала маленькое чисто-белое перышко, заглянула внутрь. Затем вытянула перо перед собой и осторожно капнула на него из крохотной емкости одну капельку темной жидкости. Остатки широким жестом выплеснула в воду.

– Прими, вода темная, жертву кровавую!

Затем повернула голову на восток и замерла.

Ждать пришлось недолго. Очень скоро небо окончательно посветлело, по кронам над головой заструились яркие рассветные лучи.

– Заклинаю тебя лучом юным, небом чистым, водой прозрачной, – поднялась из воды юная чародейка. – Возьми, ветер, мою весточку, мою надежду, мою мольбу. Подними к небу, освети рассветом, отнеси к моему суженому. Укажи тому суженому дорогу к моему порогу. Взгляд ко взгляду, плоть к плоти, кровь к крови… Лети!

Девочка что есть силы дунула на перо, заставив его взмыть высоко в воздух. Вся напряглась, следя за колыханием своего невесомого инструмента.

Перышко скользнуло вперед, назад. На миг застыло в воздухе. Потом стало медленно закручиваться на месте, опадая прямо на лицо…

Внезапно над туманом промчался порыв свежего ветра – закачал макушки камышей, сорвал верхушки туманных хлопьев, закружил в быстрые вихри всю его рыхлую массу. Сей порыв небрежно, даже не заметив, смахнул перо почти что с самого лица юной чародейки – и молниеносно умчал куда-то вдаль, растворив его среди тумана, листвы и камышей.

– Получилось! – радостно пискнула девочка и тут же испуганно зажала себе рот, торопливо огляделась. Восторженно замотала головой и побежала в сторону огромного каменного замка, медленно вырастающего из сумрака под ослепительными солнечными лучами.

Незадолго до полудня того же дня в часовню этого самого замка – не очень большую, с голыми кирпичными стенами, крестообразным окном и парой больших деревянных крестов, висящих прямо на кладке, – вошел улыбающийся мужчина с короткой темной бородкой. Его плотно укутывал длинный коричневый плащ, подбитый рысьим мехом. Веселый гость встал за спиной молящейся перед окном девочки – тоже завернувшейся в плащ, но только в атласный, опушенный горностаем, и с вуалью на голове.

– Получается, дитя мое? – не без ехидства поинтересовался мужчина.

– Я общаюсь с богом, батюшка, – не оглядываясь, ответила юная прихожанка.

– Это распятый бог, Софья! – хмыкнул мужчина. – С ним не общаются, ему молятся. Он никогда никому не отвечает и не помогает. Он просто отпускает грехи.

– Батюшка! – опустив руки, повернулась к родителю девушка. – Ты же сам хотел, чтобы я стала христианкой! Ты сказывал, что при королевском дворе все уже давно перекрестились, и если мы не хотим скандалов, надобно вести себя так же, как все!

– Ты словно бы попрекаешь меня, Софья, – развел руками мужчина. – Разве я виноват, что ныне повсюду пошла такая мода? В наше время даже войны зачастую начинают, ссылаясь на Христову волю или желание это самое христианство защитить. И иными поводами не беспокоятся. В общем, коли ты знатен и приближен ко двору, надобно молиться Иисусу Христу. А если далек от власти и неприкаян, креститься надобно вдвойне!

– Вот я и молюсь, батюшка… – Девочка повернулась к окну.

– Стража шепталась, Софья, ночью на берегу навки снова являлись, – вкрадчиво поведал мужчина. – Поутру с туманом играли, ветер заговаривали, плясали и хохотали, поутру же в лучах рассветных растворились.

– Мы живем на озере, отец! Как же на воде и без утопших дев? – пожала плечами девочка. – Почему это кого-то удивляет?

– Софья, ну сколько можно?! – уже более серьезным тоном произнес хозяин замка. – Ты пугаешь моих воинов!

– Почему вдруг я, батюшка? – чуть повернуло голову назад молящееся дитя.