Сердце Ангела - Уильям Хьёртсберг

В последней комнате было темно как в пещере. Выключатель не работал, и я зажег фонарик. Поскольку мне вовсе не улыбалось споткнуться об очередной труп, я прежде всего осмотрел пол. Очевидно, когда-то давно это была вторая спальня, но теперь и стены, потолок, и даже оконное стекло были выкрашены в густой темно-синий цвет. Поверх синевы вилась неоновая радуга. На одной стене сплетались цветы и листья, на другой резвились грубо нарисованные рыбы и русалки. Яркие звезды и полумесяцы смотрели с потолка.

Это был храм вуду. К дальней стене был пристроен примитивный кирпичный алтарь, уставленный рядами глиняных горшочков с крышками и похожий на ярмарочный прилавок. В центре стоял тонкой работы чугунный крест, увенчанный потрепанным цилиндром. Сбоку был привешен деревянный костыль. Множество оплывших свечей лепилось к кирпичу под аляповатыми литографиями с изображением католических святых. Кудрявые от времени листки были похожи на древние рекламные плакаты. Перед алтарем в пол была воткнута ржавая сабля. Я тронул ее, и она слегка покачнулась.

На полке рядом с несколькими гремушками из тыквы и парой железных кастаньет теснились разноцветные бутылочки и кувшинчики. Над алтарем почти во всю стену был с детской наивностью нарисован грузовой пароход.

…Епифания в белом платье поет и стонет, живым сердцем бухает барабан, гремушки шепчут, словно змеи в сухой траве. Ловкое движение маленькой руки — и яркий алый фонтан.

Выходя из хамфо, я стукнулся головой о пару нарядных, обтянутых кожей тамтамов, подвешенных к потолку.

В шкафу в коридоре ничего не обнаружилось, зато, вернувшись в кухню, я заметил узкую лестницу, ведущую в магазин. Я спустился вниз, прошел в заднюю комнату и порылся в сушеных кореньях, порошках и травах, не очень-то представляя, что именно ищу.

В торговом зале было полутемно и пусто. На стеклянной столешнице прилавка высилась стопка нераспечатанных конвертов. Я зажег фонарик. Там был телефонный счет, несколько писем от поставщиков лекарственных трав, стандартное машинописное обращение от конгрессмена Адама Клэйтона Пауэлла и листовка какой-то медицинской организации, помогавшей беременным. В самом низу лежала картонная афишка. Мое сердце сделало сальто-мортале: с афишки на меня глянул Луис Цифер.

На нем был белый тюрбан. Его кожа была отшлифована пустынным ветром. Над портретом была надпись: «Эль Сифр, повелитель неведомого». По нижней кромке шли строчки: «В субботу, 21 мая 1959 года достославный и всеведущий Эль Сифр будет говорить с прихожанами в Новом храме надежды по адресу: Восточная 144-я улица, 139. Начало в 20:30. Вход свободный. Добро пожаловать».

Я припрятал афишку в дипломат: как не пойти, коли даром.

Я запер квартиру, дошел до Сто двадцать пятой улицы и поймал такси напротив кафе «Пальма». Пока мы ехали по Вестсайдскому шоссе, у меня было достаточно времени для размышлений. Гудзон был черней ночного неба. Ярко освещенные трубы шикарных лайнеров светились на фоне складов на пристани, словно корабли собрались на морской карнавал.

Карнавал смерти! Вниманию почтеннейшей публики предлагается смертельный ритуал вуду! Спешите, не то опоздаете на ацтекское жертвоприношение! Впервые на арене, спешите, спешите!

Не дело, а цирк шапито. Ведьмы и ясновидящие. Клиент, наряженный как арабский шейх. И я — деревенский пентюх посреди карнавала, ошалевший от фокусов и ярких огней, смотрю на экран в театре теней и не могу понять, что движет фигурками.

Надо было найти бар поближе к дому, так, чтобы можно было потом доползти до собственной двери. «Серебряный брус» на перекрестке Двадцать третьей и Седьмой авеню вполне подходил. Как я попал домой после закрытия — не помню, может быть, на четвереньках. Как нашел свою кровать — тоже загадка. В ту ночь сны казались живей яви.

Мне снилось, будто я очнулся от глубокого забытья из-за криков под окнами. Я встал и, раздвинув занавеску, увидел, что улица полна людей. Толпа выла и металась, словно худой и жилистый зверь. Сквозь нее пробиралась на шатких ногах древняя кляча, влачащая двухколесную повозку. В повозке сидели мужчина и женщина. Я достал из дипломата бинокль: женщина была Маргарет Крузмарк. Рядом с ней сидел я.

И вот благодаря мгновенному волшебству сна я уже еду в тряской повозке, вцепившись в необструганный деревянный брус, а вокруг злым морем беснуется толпа. Маргарет лукаво и жарко улыбается мне. Мы сидим так близко, это так похоже на объятие. Что же это? Она ведьма, и ее везут на костер? А я? Кто я? Палач?

Повозка едет дальше, и вот над головами поднимается знакомый силуэт гильотины, установленной на ступенях молодежного общежития Мак-Берни.

Франция. Царство террора. Неправедно осужденные.

Повозка дрогнула и встала. Чьи-то руки протянулись к Маргарет, грубо стащили ее с шаткой скамейки. Толпа затихла. Маргарет дали самой взойти на эшафот.

В первых рядах зевак и революционеров я заметил человека в черном с пикой в руке. Это был Луис Цифер. Его лихо надвинутый фригийский колпак украшала яркая трехцветная кокарда. Увидев меня, он салютовал мне пикой и отвесил насмешливый поклон.

Я не видел, как это случилось. Прокатилась барабанная дробь, упал нож гильотины. Когда я поднял глаза, палач стоял спиной ко мне, подняв над ликующей толпой отрубленную голову Маргарет. Кто-то выкрикнул мое имя, и я слез с повозки, чтобы было куда поставить гроб. Цифер оскалился: он наслаждался зрелищем.

Доски эшафота напитались кровью. Я повернулся лицом к хохочущей толпе, поскользнулся и чуть было не упал. Солдат подхватил меня под руку и почти что нежно подвел к гильотине. «Лягте, сын мой», — сказал кюре.

Я опустился на колени для последней молитвы. Палач стоял рядом. Вдруг налетевший ветер откинул край его черного капюшона, и я узнал напомаженные волосы и злую усмешку Джонни Фаворита.

Я очнулся с воплем и не сразу расслышал телефонный звонок. Я рванулся к трубке и вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг.

— Алло… алло! Мистер Ангел?

Это был Герман Штрейфлинг, мой любимый поверенный.

— Слушаю. — Язык мой словно распух и еле поворачивался во рту.

— Боже мой, где вы пропадаете? Я вам уже несколько часов звоню в контору.

— Я спал.

— Спали?! Но уже почти одиннадцать!

— Я вчера поздно закончил. Я детектив, а не юрист с Уолл-стрит. У меня свой режим работы.

Если Штрейфлингу не пришлось по вкусу мое замечание, у него хватило ума этого не показать.

— Разумеется, каждый работает, как считает нужным.

— А что за срочность такая, что нельзя было сообщение оставить?

— Вы, кажется, вчера говорили, что хотите встретиться с господином Цифером?

— Да.

— Так вот, он приглашает вас сегодня отобедать.

— Где? Там же, где в прошлый раз?