Конец игры. Биография Роберта Фишера - Фрэнк Брейди

Давид Бронштейн был одним из сильнейших шахматистов мира в 1958 году, но довольствовался ничьей в сенсационной партии против Фишера, показавшей, что уровень Бобби — мирового калибра.

Некий циник как-то сказал, что самая трудная часть успеха состоит в том, чтобы найти кого-то, кто радуется за вас. Но это не относилось к ничьей Бобби с Бронштейном. В маршалловском шахматном клубе, где игроки анализировали партии межзонального, передаваемые из Порторожа по телеграфу, настроение было близким к ликованию, когда пришло сообщение о ничьей. «Бронштейн?!» — едва не вскрикивали зрители, словно советский игрок был Голиафом, а Бобби в роли Давида отвечал фигурой за фигуру, пешкой за пешку. «Бронштейн?! Гений современных шахмат?!» Невозможное случилось: 15-летний юноша сумел сделать ничью против второго или третьего шахматиста планеты. Настолько сильным оказался эффект от этой ничьей, что члены клуба стали думать об организации встречи героя, даже если он не отберется в турнир Претендентов. Предлагались тосты к шампанскому. Процесс мифологизации Бобби начался. Кто-то начал рассказывать о том, как он играл с Бобби, когда тот был еще ребенком, или видел, как он играл «Партию столетия», или разделял с ним один хот-дог, запивая апельсиновым соком на Геральд-сквер.

Ожидания драматически изменились, и не только касательно Бобби, но и американских перспектив в целом. Вдруг этот не по годам развившийся бруклинский мальчик не только войдет в число претендентов, но и вообще станет победителем? Быть может, американские шахматы вознесутся на небывалую высоту на крыльях славы Бобби? Это ведь сам «Бронштейн!»

Хотя эта партия состоялась только в шестом туре — из двадцати двух, для Бобби всё дальнейшее происходило на эмоциональном спаде. Он едва мог сохранять концентрацию. В свободные от игры дни во время редких появлений на публике, Бобби докучали любители автографов, просили о совместных фото. Поначалу ему такое внимание нравилось, но постепенно начало раздражать, и вскоре он стал его ненавидеть. По меньшей мере, дважды его окружала толпа фанатов, и оба раза почти в истерике он из нее выбирался. Бобби выработал определенную политику: автографы только после партии (если он не проигрывал и не был расстроен своей игрой) и только в течение пяти минут. Иногда после партии он садился в театральное кресло, а к нему сотни людей протягивали программки, на которых он неохотно царапал свою подпись.

В конечном счете, он попросил организаторов отгородить канатом его столик, поскольку вокруг него всегда собиралась толпа зевак и часами наблюдала за ходом партии. Он жаловался, что не может сконцентрироваться. Когда к нему подходили на улице собиратели автографов, Бобби их спрашивал, играют ли они в шахматы, и если узнавал, что нет, то следовал отказ и Бобби с высокомерным видом покидал просителя. Осаждаемый фотографами, газетчиками, охотниками за автографами, он решил положить этому конец: к середине турнира перестал позировать для фото, отказался напрочь давать автографы и отвечать на вопросы.

Если не считать партии с Бронштейном, то нельзя сказать, что турнир протекал для Бобби в точном соответствии с его первоначальными планами. Он проиграл или сделал ничьи с некоторыми из тех, кого считал «мелкой рыбешкой», включая противников из Аргентины, Венгрии и Чехословакии. Но его ничьи против суперзвезды Михаила Таля, соперника по Московскому шахматному клубу Тиграна Петросяна, Светозара Глигорича из Югославии — всё это были реальные достижения, как и выигрыш у датчанина Ларсена. Годы спустя он назовет свою партию против Ларсена одной из лучших в карьере. «Фишер победил с удивительной легкостью» — прокомментировал «Чесс Ревью».

Хотя Бобби сыграл несколько блиц-партий против Петросяна в Москве, эта партия на межзональном турнире в Портороже в 1958 году — их первая официальная встреча. Соперники разошлись миром.

С Олафссоном Фишер сыграл неудачно. Он не пытался рационально объяснить проигрыш (хотя полагал, что мог выиграть партию). Коллинзу он писал: «Я не должен был проигрывать. Черными я играл по Липницкому [далее приводились ходы]. Во всяком случае, по дебюту я стоял неплохо. Он сбросил [пожертвовал] качество за пешку, но после выигрыша качества я ошибся, и положение уравнялось. Но (снова) я попал в цейтнот и сделал несколько слабых ходов подряд, и в отложенной позиции у него были две лишние связанные проходные, которые уже было не остановить».

В последнем туре Бобби играл с Глигоричем, одним из сильнейших шахматистов мира, если не считать советских. Если он проигрывал эту партию, а все другие, отстававшие от него на пол-очка, выигрывали свои, то не попадал в турнир претендентов. Количество уже набранных очков гарантировало Глигоричу место в турнире Претендентов, поэтому он легко мог предложить Бобби «гроссмейстерскую» ничью и успешно завершить турнир. Но он начал играть на победу, пожертвовал коня и в итоге получил за него три пешки. Бобби попал под сильнейшую атаку, но на каждом ходу находил лучшее продолжение. На 32-м ходу Глигорич поднял глаза от доски и спросил: «Remis?». Фишер знал, что это французское слово означает «ничью», и немедленно согласился. «Никто не может пожертвовать фигуру Фишеру», — заявил он несколько хвастливо, и слегка улыбнулся.

Ничья обеспечила Фишеру попадание в выходящую шестерку, он стал самым молодым игроком в истории шахмат, которому удалось стать претендентом, и самым молодым международным гроссмейстером. Кое-кто даже называл его шахматным Моцартом. Обычно сдержанная в своих шахматных комментариях, «Нью-Йорк Таймс» восхищенно приветствовала Бобби в редакционной статье:

Хотя Бобби находился за пределами США всего два месяца, он не ограничился только шахматными успехами. Бобби заметно возмужал. Когда журналист в Портороже спросил его, думает ли он о возможном матче с чемпионом мира, Бобби ответил: «Конечно, я хотел бы сыграть с Ботвинником. Но еще не время говорить об этом. В следующем году состоится турнир претендентов, рано думать о матче с Ботвинником». Подумал еще мгновение и добавил: «Но одно ясно — я не собираюсь становиться шахматным профессионалом».

Бобби чувствовал себя марионеткой в чужих руках и в Москве, и в Портороже, и 400 долларов, полученные за целый месяц труда в межзональном турнире («Каждая партия в шахматы — это как пятичасовой экзамен», — говорил он.) его разочаровали. Тот факт, что он стал международным гроссмейстером и мог бороться за титул чемпиона мира, придавал его труду некоторую завершенность, но Бобби начал сильно сомневаться, что шахматами можно зарабатывать на жизнь. В СССР шахматные мастера жили комфортно, получая поддержку от государства, но разве мог обычный шахматист жить на призовые деньги. В США было несколько профессиональных шахматистов, но никто из них не полагался исключительно на призовые. Хлеб насущный они зарабатывали, давая сеансы, уроки, создавая гостиные, продавая шахматные комплекты и путем написания книг и журнальных статей, больших доходов не приносивших.