Главное доказательство - Павел Орлов

Но, с другой стороны, не такой уж он «одуванчик», каким кажется на первый взгляд. Паганель – Пагане-лем, а в комнате-то, под кроваткой, две пудовые гири стоят. Причем явно не для красоты, поскольку пылью, в отличие от самого пола, не покрыты. Дай бог мне в семьдесят лет таковую хоть с места сдвинуть. Я, между прочим, прощаясь с хозяином квартиры, специально ему ладонь посильнее сжал. Так тот даже не поморщился, а вот руку инстинктивно напряг, и силу в ней я при этом ощутил немалую.

И потом: почему все-таки Шушкевич не удивился моему визиту? Внешне был – сама готовность помочь следствию, битый час утюжил мне извилины, хотя знает ведь, что убийцу уже поймали. Боялся, что я поинтересуюсь, откуда ему это известно?

А в этом особой необходимости не было.

Знаете, я опять – уже в который раз – вспомнил своего первого наставника Колю Николаева. Как-то по материалу надо было у свидетеля уточнить что-то – не помню уже, что именно. Мелочь какую-то. Я уже сел было к телефону, как вдруг Николай говорит:

– Не надо звонить! Поезжай – переговори с ним лично.

– Да ну, Коль, чего из-за ерунды два часа терять? Вопрос-то выеденного яйца не стоит.

– А ты все же съезди. Говорить с человеком, не видя его глаз, – это все равно что цветы по телефону нюхать.

Пришлось ехать…

Не буду врать – в тот раз интересующий меня вопрос все же вполне можно было решить и по телефону. Но в целом подход у Коли был абсолютно правильный – впоследствии я в этом не раз убеждался. А с опытом еще и взял за правило не только встречаться с людьми лично, но и по возможности делать это у них дома. Там ведь родные стены помогают, и человек чувствует себя как бы более защищенным, чем где-нибудь в другом месте, – а, тем более, у нас в конторе. Поэтому он легче идет на контакт. Ну, а тот, кому есть что скрывать, подсознательно расслабляется и вполне может допустить ошибку. Да и вообще, зачастую домашняя обстановка говорит о человеке гораздо больше, чем анкета или служебная характеристика. И иная мелочь может многое рассказать о ее владельце – здесь мой великий коллега Шерлок Холмс был абсолютно прав.

Возьмите, к примеру, ту же фотографию на стене. Честно говоря, сын Шушкевича на моего армейского кореша Серегу Газиева не похож совершенно. Это я так брякнул, чтобы хозяина успокоить. Но именно благодаря этой фотографии я узнал главное. Я узнал, кто сообщил Юрию Ричардовичу об аресте Власова, и кто находился в этой квартире вечером третьего сентября, в день убийства Глебова. Это было не так сложно сделать, поскольку еще в детской изостудии портреты мне всегда удавались. «Зрительная память у вас, Павел, дай бог каждому! – частенько повторял наш педагог Евгений Андреевич, который даже к нам, двенадцатилетним детям, обращался исключительно на „вы“. – Посмотрите на человека – и портрет его по памяти написать можете. Левицкий из вас, может, и не получится, но способности свои в землю постарайтесь не зарывать. Пригодится в жизни!» Как в воду глядел. Еще там – в квартире – я без особого труда узнал паренька в солдатской гимнастерке, изображенного на висевшей над кроватью фотографии.

Это был тот самый молодой человек в безукоризненно белой рубашке с галстуком – дежурный администратор из фирмы «Марш». Фирмы, возглавляемой Евгением Наумовичем Шохманом – Людмилиным мужем.

Pereat mundus et fiat justitia.

Пусть погибнет мир, но свершится правосудие (лат).

Если бы лет эдак пятнадцать тому назад кто-нибудь сказал тогдашнему студенту биолого-почвенного факультета Ленинградского университета Дмитрию Короткову, что в недалеком будущем тот будет носить ментовскую форму, он обозвал бы собеседника олигофреном. А потом еще и долго смеялся бы, ибо предположить подобное не мог даже в самых кошмарных снах. Только генетика!.. Проглотив еще в старших классах уйму литературы по этому вопросу, Дима ни минуты не сомневался в выборе профессии и ни о чем другом даже слышать не хотел. После окончания школы он без особых усилий поступил на биофак ЛГУ и по праву считался там если не лучшим, то, во всяком случае, одним из лучших студентов.

Не скажу, однако, что это был эдакий пай-мальчик, воспринимающий жизнь сквозь розовые очки, хотя Димина интеллигентная внешность[12], манера говорить и обычные – не розовые – очки и могли на первых порах создать такое впечатление.

В действительности все обстояло несколько иначе. Летние студенческие экспедиции в заповедники страны, являвшиеся частью учебной программы, способствовали формированию у будущего светила отечественной генетики несколько, я бы сказал, противоположных качеств. Вот вы бы, например, смогли за три часа и в три – извините за выражение! – хари уговорить двухлитровую баночку самогона, имея на закуску лишь пару сваренных вкрутую яиц и четвертинку черствого хлеба?… То-то! А студент Коротков с двумя оболтусами со старшего курса смог. И не просто смог, но еще и в деревню за добавкой поперся. В одиночку, поскольку старшекурсники к этому моменту утратили способность к передвижению.

Поход этот, кстати говоря, едва не закончился для Димки трагически. Выписывая по проселку очередную синусоиду, он не рассчитал амплитуду и свалился в неглубокий, но достаточно полноводный ручей, протекавший по дну придорожной канавы. После нескольких безуспешных попыток самостоятельно оттуда выбраться мой друг обессилел окончательно и там же уснул – по счастью, лицом вверх.

Нашли его спустя пару часов возвращавшиеся из города сокурсники, обратив внимание на странные блики у обочины. Как оказалось, это в лучах заходящего солнца поблескивали стекла Диминых очков. Короткова благополучно извлекли на сушу и доставили в лагерь, после чего за ним прочно закрепилось прозвище «Кусто» – в честь известного исследователя подводного мира.

При всем при этом науку Дима, повторяю, любил, дело свое знал и вожделенную для многих студентов оценку «хорошо» воспринимал чуть ли не как личное оскорбление. Поэтому никто не удивился, когда почти сразу же после получения диплома – по осени – он вновь появился в стенах родного факультета – уже в качестве аспиранта.

Не берусь судить, насколько важен для мирового сообщества вопрос о влиянии какого-то там фермента, название которого нормальный человек не то что запомнить – прочитать не в состоянии, на половую активность мушек-дрозофил. «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам…» Но именно этот пикантный вопрос занимал Диму в течение последующих трех лет. Причем занимал настолько, что не оставалось времени ни на что другое.

Как оказалось, этот труднопроизносимый фермент и впрямь влияет на дрозофилью потенцию. Во всяком случае, во время защиты диссертации Димке удалось убедить в этом ученый совет. Правда, поначалу его. хм. члены с превеликим трудом изображали интерес к затронутой в докладе проблеме. Это была уже третья за день защита, а после каждой устраивался небольшой банкет. Но чуть позднее – в прениях – те же члены не скупились на дифирамбы. Сильно сомневаюсь, что большинство из них и вправду поняло механизм действия этого замысловатого фермента, одна только химическая формула которого с трудом уместилась на огромном плакате. Упомянутую публику скорее взволновала сама идея регулирования половой активности. Но, так или иначе, степень кандидата биологических наук Диме была присуждена единогласно – ваш покорный слуга был тому непосредственным свидетелем.