Сентябрь - Розамунда Пилчер

— Ты стыдишься нашего греховного сожительства?

— Я ничего не стыжусь. Дело в моей семье. Я не хочу их огорчать.

— Милая моя, но они куда больше огорчатся, если узнают об этом от кого-то постороннего.

— Как они могут узнать? — спросила она.

— Это Лондон. Все судачат обо всех и вся. Удивительно, что твоему отцу еще до сих пор никто ничего не сообщил. Послушай моего совета и будь храброй девочкой. — Он отдал ей кружку и чмокнул в щеку, потом спустил ноги по другую сторону кровати, встал, накинул на себя халат. — К тому же напиши миссис Стиффден — или как ее там? — что ты с удовольствием приедешь на бал и привезешь с собой прекрасного принца.

Алекса невольно улыбнулась.

— Ты и правда поедешь?

— Скорее всего, нет. Боюсь, народные танцы не моя стихия.

С этими словами он скрылся в ванной, и Алекса услышала шум душа.

Что они, собственно, обсуждают? Алекса снова взяла приглашение и, нахмурившись, перечитала его. «Лучше бы мне его вовсе не получать, — подумала она. — Теперь вот буду мучиться, решать: ехать — не ехать?»

Понедельник, 22 августа

Август в этом году выдался небывало жаркий, остров окутала пелена зноя. Жара начиналась с утра, а к полудню столбик термометра доползал до такой высоты, что здравомыслящие люди предпочитали до вечера не выходить из дома и лежали в постели, почти бездыханные, или спали на затененных террасах. Спал и старый город меж холмов — окна домов закрыты ставнями, улицы пусты, магазинчики не работают.

Но внизу, в порту, картина была другая. Слишком много понаехало курортников, слишком много тратилось денег, чтобы следовать старинному обычаю. Туристы знать не хотели ни о какой сиесте. Спать, когда столько заплачено за каждый час, за каждую минуту? А туристам, заглянувшим сюда на денек, и вовсе некуда было податься. Обливаясь потом, с красными лицами, они группами сидели в кафе под открытым небом или бесцельно слонялись в оборудованных кондиционерами галереях. Берег пестрел зонтами из пальмовых листьев и полуобнаженными телами, коптившимися под солнцем. Яхты и моторные лодки, обычно без устали бороздящие гавань, лениво покачивались на маслянистых волнах, а на палубах, под тентами, недвижно, точно неживые, лежали коричневые тела.

Проснулась Пандора поздно. Всю ночь она проворочалась без сна, в четыре утра все-таки выпила снотворное и погрузилась наконец в тяжелый, полный тревожных сновидений сон. Она поспала бы и подольше, но на кухне застучала посудой Серафина и разбудила ее. Звяканье тарелок разбило сон, и минуту спустя Пандора с неохотой открыла глаза.

Сон был о дожде, о коричневых реках, о холодном влажном воздухе и о ветре. О глубоких озерах и темных холмах и топких тропах, ведущих к покрытым снегом вершинам. Но главным во сне был дождь. Он не обрушивался грохочущим ливнем, как здесь, он был нежным, как туман. Он незаметно, точно дым, приплывал на облаках…

Она шевельнулась, и видения исчезли. Почему ей снится Шотландия? Почему, спустя столько лет, эти воспоминания возвращаются и тревожат ее? Может, страшная августовская жара тому виной, беспощадное солнце, которое печет с утра до вечера, пыль и сушь, резкие, черные тени полдня? Как хочется вдохнуть в себя нежный душистый туман!

Она повернула голову — за раздвижной стеклянной дверью, которая была открыта всю ночь, виднелась балюстрада террасы, ярко краснели герани, голубело небо. Без единого облачка, раскаленное наглое небо.

Пандора оперлась на локоть и, потянувшись через широкую кровать, достала со столика часы. Девять. Стук и звяканье на кухне усилились. Зашумела посудомоечная машина. Серафина давала знать о своем присутствии. А если она была здесь, значит, и Марио, ее муж и садовник Пандоры, уже скребет своей допотопной мотыгой где-то в саду, и нагишом не поплаваешь. Марио и Серафина жили в старом городе и каждое утро приезжали на мопеде. Взбираясь в гору, мопед натужно ревел. Позади Марио, обхватив мужа сильными загорелыми руками, возвышалась в дамском седле Серафина. Странно, что шум и треск, возвещавший об их прибытии, не разбудил Пандору раньше, но, как видно, в это время еще действовало снотворное.

Жарко было лежать в смятой постели, она и так провалялась допоздна. Пандора откинула тонкую простыню и голая прошла к комоду. Она соорудила себе из носовых платков бикини, проделала обратный путь через спальню, прошла через террасу, спустилась по ступеням и нырнула в бассейн.

Вода была прохладная, но не настолько, чтобы освежить по-настоящему. Пандора плыла и представляла, как она ныряет в озерцо возле Кроя и с визгом выскакивает на берег, потому что холод пронзил все тело и у нее перехватило дыхание. И как только она могла плавать в такой ледяной воде? Как могла она, Арчи и вся их компания предаваться этим мазохистским удовольствиям? Но зато до чего же было весело! Наскоро растеревшись, они натягивали на себя теплые свитера, разжигали на прибрежной гальке костер и жарили на тлеющих угольях потрясающе вкусную форель. Такой вкусной форели нет больше нигде в мире.

Пандора плавала из конца в конец по длинному бассейну. И снова перед ней была Шотландия, теперь уже не во сне, а в воспоминаниях. Ну и пусть. Она не будет гнать их от себя. Пусть они ведут ее по ухабистой, поросшей дерном дорожке вдоль берега ручья, бегущего вниз по холму, чтобы, в конце концов, соединиться с Кроем. Текущая по торфяному руслу коричневая, вспенивающаяся, как пиво, вода бурлила на камнях и разливалась в заводи, в темных глубинах которых таилась форель. Столько веков здесь бежал этот поток, что проложил себе узкую долину с россыпью цветов и зарослями чертополоха на зеленых берегах. Была тут и заветная лощинка, укрытая от северных ветров. Зимой и весной, когда у озера был лютый холод, они разжигали костер и пировали в этой лощинке.

Воспоминания вели Пандору все дальше и дальше. Тропа шла круче, петляла между валунами, огибала гранитные скалы, которые, наверное, вздымались здесь со дня сотворения мира. Но вот последний поворот, и внизу, залитая солнцем, во всей своей красе открывалась дивная долина. Вдаль уходила серебристая лента Кроя, сквозь деревья виднелись два арочных мостика, деревня, уменьшенная расстоянием, казалась игрушечной, точно ее построили на ковре в детской.

Пандора попыталась отвлечься, но воспоминания не отпускали ее. Вот дорога выравнивается. Там, впереди, будет высокая ограда от оленей и ворота. Видны уже первые деревья. Шотландские сосны, а за ними зеленеют буки. Еще дальше дом Гордона Гиллока, на веревке полощется белье, и охотничьи собаки, услышав чье-то приближение, поднимают яростный лай.

Но вот уже и их дом близко. Дорога превратилась в гудронированное шоссе. Оно идет меж фермерских домов, мимо сараев и коровников. Пахнет скотом и навозом. Еще одни ворота, дом, цветник перед ним, переливающийся яркими красками, каменная ограда, увитая жимолостью. Загон для скота. Аллея, обсаженная рододендронами…

Крой.

Стоп. Она не хотела идти дальше. Отодвинула воспоминания вспять, загнала их в угол, точно непослушных детей. Не надо расслабляться. Не надо думать о Шотландии. Она проплыла последнюю прямую, поднялась по пологим ступенькам и вышла из бассейна. Каменные плиты под ногами были уже горячие. Пандора прошла в ванную, приняла душ, вымыла волосы, надела свободное, без рукавов, платье — самое легкое из ее гардероба. Потом пошла на кухню.