Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Аньес Мартен-Люган

разницей, что Лиза – раз ее так зовут – была прочно укоренена в реальности.

– Мама рассказала мне о вас.

Она знает. Интересно. Значит, у дочери Мадлен замашки игрока, и она захотела выяснить, с кем имеет дело. Она меня испытывала.

– И?

Ее глаза неожиданно наполнились слезами.

– Когда она слышит музыку…

Ее голос сорвался, и я окаменел. Меня укололо ужасное предчувствие.

– У нее есть привычка, – продолжила девочка, шмыгнув носом. – Она как будто дирижирует…

Мелодия. Ее рука летает, кружится, танцует.

– Почему она так делает? Я всегда задавала себе этот вопрос. А недавно меня осенило: вам это должно быть известно. Скажите мне. Для меня это важно.

Я не мог уйти от ответа на вопрос, который имел для нее такое значение. Она была дочкой Мадди, и ей тоже я не мог ни в чем отказать. И непринципиально, что жизнь ей дал другой мужчина.

– Она приглашает музыку войти в нее.

Она мне грустно улыбнулась.

– Спасибо, Джошуа.

Она устало провела рукой по своим длинным волосам и послала мне опустошенный тоской взгляд. Подошла ко мне, хотела положить ладонь мне на руку, но заколебалась, передумала и молча пошла к выходу. Она оставила меня придавленным грузом вопросов и беспокойства.

С Мадди что-то случилось, я чуял это всеми фибрами души. Происходило нечто очень и очень серьезное.

Глава двадцать четвертая

На западной стороне пляжа

– Мама, проснись… Мама?

Лизин голос был таким далеким, я пыталась сжаться в комок, чтобы справиться с холодом, от которого в последнее время не могла избавиться. Дочка натянула на меня плед.

– Просыпайся… Он тебя ждет… Джошуа тебя ждет.

Мне с трудом удалось разлепить веки, и я встретила ее светлый и грустный взгляд. Лиза погладила меня по щеке, у меня перехватило дыхание, и я вцепилась в ее руку.

– Я только что от него, мне нужно было познакомиться с ним и понять, могу ли я ему доверять… Он пишет для тебя музыку, – с улыбкой сообщила она.

Меня захлестнуло волнение. Какая же храбрая у меня дочь, если она позвонила в дверь мужчины, которого ее мать любила больше всего на свете, но который не был ее отцом. Смерть принимает любые извинения, она разрешает согласиться с тем, против чего в обычное время вы бы бурно протестовали. Расскажи я Лизе о Джошуа до того, как стало очевидным, что я вот-вот уйду, она, возможно, закричала бы, возмутилась, а я бы сочла, что она права, и не обиделась. Но поскольку я умирала, она больше не смотрела на вещи глазами девушки, отвергающей возможность любовной связи у своей матери. Да, она стала более зрелой. Теперь она рассуждала, как женщина… и ее единственным желанием было облегчить мой уход…

А еще она сообщала мне нечто прекрасное, волшебное, невообразимое. Она и представления не имела о подарке, который только что преподнесла. Джошуа сочинял музыку. Он опять сочинял ее для меня. Все эти годы он хранил меня в своем сердце, в своей душе, несмотря на то что я ему сделала. Желание присутствовать при этой сцене было сильным, хотя мне вовсе не обязательно было стоять рядом с ним, чтобы представить сосредоточенного, охваченного любовью Джошуа. Я обожала периоды его творческого возбуждения и часами наслаждалась зрелищем того, как он набрасывается на клавиатуру и исступленно заполняет листы нотной бумаги. И как, сочтя, что написанное его удовлетворяет, он молча приглашает меня к роялю, чтобы я сыграла. Сыграла для нас то, что создано им.

Лиза вытерла текущие слезы.

– Не тяни, прошу тебя.

Она меня умоляла. И была права. От часа к часу мое состояние ухудшалось.

– Позвони папе и теткам, не хочу, чтобы ты слишком долго оставалась одна, и скажи, пусть поторопятся.

Лиза помогла мне переодеться, предложила расчесать волосы, потому что у меня не было на это сил, немного накрасила. При этом я старательно избегала глядеть на свое отражение в зеркале.

– Мама, для него ты всегда будешь самой красивой. Я прочла это в его глазах, – успокоила она. – Я сейчас делаю все только для тебя. Хочу, чтобы тебе было комфортно.

Ее усилия не будут вознаграждены, никакие уловки не скроют маску, которая приклеилась к моему лицу и никогда больше не отлепится от него. Но я не мешала ей ухаживать за мной, получая удовольствие от прикосновений ее нежных пальчиков к коже и волосам, от аромата духов, которые она брызнула на мою шею.

– Я бы хотела пройти по пляжу. Дай мне то, что твои тетки приготовили на экстренный случай, мне это понадобится, чтобы продержаться.

Она без возражений выполнила мою просьбу.

Почувствовав, что достаточно окрепла, я прошла по дому, откладывая в памяти каждую деталь жилища Софи, поскольку думала, что никогда больше его не увижу. Я радовалась, что успела побывать здесь. Каждая картина былого счастья, каждый глоток воспоминаний умиротворяли меня и облегчали мой последний шаг.

Я протянула руку к Лизе.

– Проводишь меня немного? Мы ведь ни разу не прошли по пляжу вдвоем.

Она бросилась ко мне и спряталась в моих объятиях. Потом высвободилась, уступив натиску горя, и долго плакала, повторяя шепотом: “Мама, я люблю тебя, мама”. И я, тоже шепотом, говорила ей о своей бесконечной любви, о благодарности за то, что она позволила мне пойти к нему, а еще много раз подряд просила у нее прощения.

Стояла хорошая погода, зимнее солнце ярко светило и отражалось в воде. Мне повезло, оно провожало меня на главное свидание моей жизни. Мы с Лизой осторожно, ступенька за ступенькой, насколько мне позволяли малые остатки энергии, спустились по лестнице, дочка крепко сжимала мой локоть. Я питалась ее силой и насыщалась ее теплом.

И наконец мы вышли на песок.

Я заулыбалась.

Этот пляж был самым красивым из всех, на которых я бывала. А ведь с Васко я любовалась многими пляжами, и действительно один был великолепнее другого. Но никакой не мог сравниться с этим. Океан бушевал, жил по собственным законам, глубокий синий цвет встречался с сияющим и нежным изумрудно-зеленым. Ад и рай справляли в воде свадьбу. У самого берега дно резко опускалось. Когда я была маленькой и потом, с Джошуа, входя в море, я неожиданно оказывалась на серьезной глубине. Меня это забавляло, а он пугался. Ты считаешь себя в безопасности, твои ноги стоят на песке, вода достает до талии. Делаешь еще шаг – и тебя накрывает с головой. Ты погружаешься в воду и видишь только ее.