Давай поговорим! (сборник) - Михаил Михайлович Попов

так. Это тоже почва для гневных обид, мстительных обид. Что вызревает в душе ученого, пусть еще и молодого, но тем не менее потерявшего пять-шесть лет на следование авторитету, на его нынешний взгляд ложному?! Время – единственный капитал ученого. Это только кажется-не сделал сегодня, сделаю завтра. Не сделанное сегодня не будет сделано никогда. Я имею в виду не время вообще, а личное творческое время ученого. Оно ценнее, чем здоровье. Даже здоровье можно поправить, а вот это краткое цветение интеллекта не повторится никогда. Если это цветение не принесло плодов, то это окончательное бесплодие. Не знаю, может быть, где-нибудь в филологии другие законы, там многолетнее механическое накопление знаний может перейти в новое, более высокое качество, естественникам на это надеяться нельзя. Не реализовал себя до тридцати пяти, значит, не реализовал себя. И теперь попытайтесь представить себе, каково понять эту ядовитейшую истину человеку, который еще пять лет назад считал себя гением и, значит, ждал от жизни очень многого. Люди так устроены, что в очень редких случаях обвиняют в своих неудачах себя. Они ищут причину вовне. В данном случае таким виновником всех жизненных и научных неудач мог быть опознан именно Модест Анатольевич.

Майор смотрел на меня грустными темными глазами. И не только на меня, он и внутрь себя смотрел точно так же.

– Значит, вы считаете, что Шевяков не бредил, рассказывая о том, что он убил Модеста Анатольевича?

Тихо, тихо, ворота открыты, но мы в них не пойдем, потопчемся пока у входа.

– Да нет, мне тоже его заявление кажется истерикой. Я лишь пытаюсь размышлять. Почему Шевяков так резко, так внезапно покинул дачу? Со скандалом. Наговорил зверских гадостей Модесту Анатольевичу. Товарищ академик удивленно жаловался мне. Хватаясь за сердце жаловался. Пожилому человеку, знаете ли, тоже не слишком приятно услышать, что он, оказывается, не научный авторитет, а истукан, имитатор, ложный маяк, одряхлевший Калиостро и прочее в том же роде.

Майор заглянул в свои записи. Если он найдет хотя бы одно из этих определений, можно считать, что он мне поверил. Ищет, ищет, перелистнул страницу, о, кажется, нашел.

– Так вот, когда я увидел Шевякова, я, честно говоря, немного потерял контроль над собою. Все эти злобные, ни на чем не основанные обвинения вспомнились мне на фоне смерти Модеста Анатольевича, я… Ну, остальное вы знаете, видели.

Выяснилось, что моросит мелкий дождь. Такой мелкий, что его даже не слышно. Дом на соседнем участке, и так почти неразличимый за штриховкою веток, исчез окончательно. Вновь залоснилась дорожка к воротам. Водитель машины, в которой находился под предварительным арестом убийца Шевяков, выбрался наружу и занялся установкой дворников.

– Да, без чая нам, наверно, не обойтись.

Мы вместе с майором, стараясь не шуметь, «пусть Маруся еще поспит», сходили на кухню и заварили отличный чаек. Я принес из своей комнаты плед и покрывало, мы набросили их на плетеные кресла, после чего наше пребывание на веранде сделалось просто комфортным.

Интересно, когда он уедет?

Как только стал ослабевать страх, жевавший мне внутренности, вернулась способность наблюдать и рассуждать. И мне сразу же показалось странным поведение майора с блокнотом. Судя по всему, он старший в следственной бригаде, которой поручено это путаное дело. Как минимум три человека, находящихся под подозрением (третьим помимо Барсукова и Фила я считал белоруса), бродят неизвестно где, а он сидит за чаем и водит очень длинные, неторопливые беседы.

– Вы знаете, я должен вам честно признаться, что запутался совершенно. И, чувствую, без вашей помощи мне не обойтись.

Майор хрустнул сушкой в кулаке.

Я насторожился. Меня испугала не судьба сушки, но излишняя доверительность интонации. Вслух же я сказал то, что полагалось:

– Я к вашим услугам.

Он прожевал, запил чаем.

– В голове моей, как вы, наверно, догадываетесь, непрерывно комбинируются некие версии. Они возникают, растут, разветвляются, наступает момент, когда мне начинает казаться-вот оно! Именно в этот момент возникает некая новая физическая или психологическая деталь, при попытке встроить ее в уже существующее здание я это здание разрушаю.

Здание так здание, побеседуем как архитектор с архитектором.

– Все дело в фундаменте, – сказал я совершенно серьезно.

Он кивнул.

– Да. Это правильно. А что должно являться фундаментом в нашем здании?

Так и хотелось ответить – «в вашем», но благоразумие возобладало. Я сказал:

– Молчу только потому, что жду продолжения.

– Мне кажется, что лишь разобравшись в том, каким человеком был Модест Анатольевич, можно будет понять, почему его убили. А от выясненного «почему?» лежит, как мне представляется, прямая дорога к ответу на самый главный вопрос – «кто?».

Рассуждал он разумно и собирался идти правильной дорогой, но это не зажигало меня. Все же по-настоящему меня сейчас занимал вопрос – «где?». Где она, моя выстраданная, моя законная добыча?! Знать, где спрятана, было значительно важнее, чем знать, кто украл. Кто бы он ни был, он отдаст мне то, что по праву является моей собственностью.

Дав волю своим несчастным мыслям, я совсем забыл, что майор ждет моего ответа. Я быстро сказал:

– Спрашивайте. Если я буду в состоянии ответить на ваши вопросы, я отвечу.

– Что он был за человек, Модест Анатольевич? Темперамент, привычки, странности.

– Было бы большой наглостью с моей стороны утверждать, что я проник глубоко в эту сложную и мрачную душу. Существует, например, общее мнение, что он был чрезвычайно любвеобилен. Не знаю, за те месяцы, что я провел здесь, его навестили всего две или три дамы, причем я бы не взялся утверждать, что эти визиты носили обязательно интимный, а не, скажем, деловой характер. Две журналистки и парикмахерша.

– Но дети-то по всей стране.

Я позволил себе пошутить:

– Модест Анатольевич всегда уделял много сил и времени изучению демографических проблем, может быть, он был из тех, кто не проводит четкой грани между работой и личной жизнью.

Майор не усмехнулся в ответ на мою шутку. Наверно, она оказалась слишком тонкой. При этом он что-то записал в блокнот. Интересно, что?

– Демографических?

– На прошлой неделе он, частично в моем присутствии, надиктовывал машинистке статью под названием «Демократия, демография и демагогия».

– Что значит «частичном присутствии»?

– Где-то на середине работы меня попросили уйти.

– А, понятно.

– Да, академик не был утомительно деликатным человеком. Да, в последнее время он очень интересовался проблемами народонаселения. Он считал, что самым главным и самым неизученным фактором мировой военной истории является демографический. Он любил повторять: «Война начинается в постели».

– То есть?

– В конечном итоге побеждает та нация, чьи женщины перерожают женщин противника. От него я