Декабристы. Беспредел по-русски - Алексей Щербаков

Или возьмем Александра Глебова, коллежского секретаря, владельца большого, но заложенного имения. Он был из тех, кто что-то слышал о готовящемся выступлении и заранее явился на место действия. Когда пришел Московский полк, Глебов с обнаженной шпагой в руке затесался в число мятежников. Покричал о свободе, дал солдатам сто рублей на водку. Но когда напротив начали строиться кавалергарды, решил, видимо, что становится слишком «весело», – и благополучно убрался.

Затесались к декабристам и еще более интересные персонажи. Например, гражданин Великобритании Эдуард Буль. Что ему нужно было в чужой разборке – так и осталось невыясненным. После подавления восстания его, продержав три месяца в кутузке, просто выслали из страны. Погорячились: ведь за Польским обществом стояли англичане. Так что, возможно, отсутствие интереса к личности мистера Буля объясняется недостаточным профессионализмом тогдашней российской контрразведки.

Как видим, никакого оцепления вокруг площади не было и в помине. Восставшие и им сочувствующие свободно бегали туда-сюда. Видимо, Николай все время надеялся, что мятежники попросту разбегутся. Но бежали, как мы помним, только вожди.

Между тем наступал вечер. Пора было заканчивать затянувшийся спектакль.

Николай Павлович: «Погода из довольно сырой становилась холоднее; снегу было весьма мало, и оттого – весьма скользко; начинало смеркаться, – ибо был уже 3-й час пополудни. Шум и крик делались настойчивее, и частые ружейные выстрелы ранили многих в Конной гвардии и перелетали чрез войска; большая часть солдат на стороне мятежников стреляли вверх. Выехав на площадь, желал я осмотреть, не будет ли возможности, окружив толпу, принудить к сдаче без кровопролития. В это время сделали по мне залп; пули просвистали мне чрез голову и, к счастию, никого из нас не ранило. Рабочие Исаакиевского собора из-за заборов начали кидать в нас поленьями. Надо было решиться положить сему скорый конец, иначе бунт мог сообщиться черни, и тогда окруженные ею войска были б в самом трудном положении.

Я согласился испробовать атаковать кавалериею. Конная гвардия первая атаковала поэскадронно, но ничего не могла произвести и по тесноте, и от гололедицы, но в особенности не имея отпущенных палашей. Противники в сомкнутой колонне имели всю выгоду на своей стороне и многих тяжело ранили, в том числе ротмистр Велио лишился руки. Кавалергардский полк равномерно ходил в атаку, но без большого успеха.

Оставалось последнее средство. Орудия были готовы к стрельбе.

Я предчувствовал сию необходимость, но, признаюсь, когда настало время, не мог решиться на подобную меру, и меня ужас объял.

– …Вы хотите, чтобы я пролил кровь моих подданных в первый день моего царствования? – отвечал я Васильчикову.

– Чтобы спасти вашу империю, – сказал он мне.

Эти слова меня снова привели в себя; опомнившись, я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти почти наверно все; или, пощадив себя, жертвовать решительно Государством».

И опять командир Иван Сухозанет предложил сдаться по-хорошему.

Тут уже нет смысла говорить о «нерешительности» Николая. Три пушки стояли возле угла Адмиралтейского проспекта и Исаакиевской площади – около 250 метров по прямой. С такого расстояния картечь сметет кого угодно. Еще одна пушка стояла на Галерной улице. И тоже могла бить почти в упор.

Евгений Оболенский, выполнявший к этому времени обязанности «диктатора» восстания, был артиллеристом! Он-то знал о силе такого огня. Должен был знать и о 14 вандемьера Наполеона[18], и что пушки в такой ситуации – гарантированная смерть. Но на предложение сдаться он снова ответил отказом.

Легенда о том, что артиллеристы сперва отказались стрелять, не имеет никакого подтверждения. Скорее всего, ее потом придумали сами декабристы.

Николай I: «Тогда, не видя иного способа, скомандовал: пали! Первый выстрел ударил высоко в Сенатское здание, и мятежники отвечали неистовым криком и беглым огнем. Второй и третий выстрел от нас и с другой стороны из орудия у Семеновского полка ударили в самую середину толпы, и мгновенно все рассыпались, спасаясь по Английской набережной на Неву, по Галерной и даже навстречу выстрелов из орудия при Семеновском полку, дабы достичь берега Крюкова канала».

Как и следовало ожидать, после третьего залпа повстанцы побежали в сторону Невы. Финляндский полк, стоявший на Адмиралтейском мосту (он шел от Медного всадника), не пытался отрезать им путь и добить беглецов. Правда, орудия продолжали стрелять вслед. Но это делалось потому, что на льду Оболенский попытался построить солдат и организовать контратаку. Опомнился!

Тут я снова возвращаюсь к версии странного поведения Рылеева. Складывается впечатление, что восставшие все-таки чего-то ждали. И об этом знали очень немногие. Мог ведь Рылеев, убегая, сказать, допустим, что нужно продержаться до вечера. А там… Оболенский так и не «раскололся». Он-то и был одним из создателей красивой сказки про «благородного Рылеева». Но эта тема ждет еще своих исследователей.

После того как мятежники были сломлены, площадь окружили солдаты. Всю ночь собирали трупы, подбирали раненых и смывали кровь. Убитых сбрасывали в проруби на льду. Считается, что под лед бросали и раненых. Но именно «считается». Свидетельства об этом начинаются со слова «говорят». То есть «очевидцы» просто пересказывают городские слухи. Которые, конечно, звучали жутковато.

По официальным данным, число жертв составило 80 человек. Дальше цифры начинают нарастать. К началу XX века, когда либералы уже вовсю раскручивали миф о декабристах, количество убитых выросло до 1271, «включая случайных зрителей». Что уже ни в какие ворота не лезет. Из четырех полевых пушек столько накрошить физически невозможно.

Это как в перестройку считали число «жертв сталинских репрессий»: чем дальше – тем больше. И в результате дошли до полного неправдоподобия.

А для членов Северного общества начиналась пора расплаты.

Первых мятежников отловили прямо на месте. Надо сказать, что император примерно до середины мятежа был убежден, что войска на самом деле чего-то не поняли и хотят на царство Константина. Этим во многом была вызвана его мягкость и беспечность при встрече с гренадерами. Он думал, что видит заблуждающихся людей – а на самом деле беседовал с мятежниками! Верно – Бог его спас тем, что среди них не нашлось Каховского. Вот в ЭТОМ СЛУЧАЕ он бы сделал то, для чего его готовил Рылеев. А стрелял Каховский, как мы помним, метко.

О том, что происходило дальше, лучше всего узнать у главного участника событий – императора Николая I: «Не могу припомнить, кто первый приведен был; кажется мне – Щепин-Ростовский. Он, в тогдашней полной форме и в белых панталонах, был из первых схвачен, сейчас после разбития мятежной толпы; его вели мимо верной части Московского полка, офицеры его узнали, и в порыве негодования на него, как увлекшего часть полка в заблуждение, они бросились и сорвали эполеты; ему стянули руки назад веревкой, и в таком виде он был ко мне приведен. Подозревали, что он был главное лицо бунта; но с первых его слов можно было удостовериться, что он был одно слепое орудие других и подобно солдатам завлечен был одним убеждением, что он верен императору Константину. Сколько помню, за ним приведен был Бестужев Московского полка, и от него уже узнали мы, что князь Трубецкой был назначен предводительствовать мятежом. Генерал-адъютанту графу Толю поручил я снимать допрос и записывать показания приводимых, что он исполнял, сидя на софе пред столиком, там, где теперь у наследника висит портрет императора Александра.