Тревожная ночь - Марк Симович Ефетов

Ваня нажимал матросу на грудь и командовал:

— Так, парень! Шире руки! Еще! Давай теперь ко мне.

Мальчишка так энергично помогал приводить в чувство Джона, что за две-три минуты обсох и теперь уже лоснился не от воды, а от пота.

Иностранец глубоко вздохнул и широко раскрыл глаза. Ваня, разорвав свою рубаху, стал бинтовать ему голову.

— Ну как, браток? Очухался?

Джон молчал. Он слышал, что делается вокруг, видел, как сквозь туман, Ваню и мальчика, но говорить не мог.

Ваня стал на колени, взял руку Джона за запястье и, нагнувшись, приложил ухо к его груди.

Губы иностранца были лиловыми, глаза он снова закрыл, дышал часто, порывисто, с посвистом.

— Эй, парень, — сказал Ваня, — а ну, бегом вон туда, видишь? — он протянул руку на вершину скалы. — Хватай мои брюки и куртку и мигом сюда. Понял?

Мальчик, не ответив, побежал изо всех сил.

Теперь Ваня быстро-быстро похлопывал рыжеволосого моряка по левой стороне груди. Казалось, он хотел растормошить его сердце, не дать ему остановиться.

Когда мальчишка принес брюки и куртку, Ваня достал из кармана ключ и сказал ему:

— А теперь, парень, беги на «Родину», скажи, что прислал Кравченко. Понял?

— Понял! На «Родину». Кравченко.

— Пусть этим ключом откроют мою каюту и возьмут чемоданчик. Он там на тумбочке. И бегом сюда с чемоданчиком. Понял?

Ваня снова наклонился к Джону. И без того бледное веснушчатое лицо иностранца стало совсем белым. Казалось, он умирал.

Ваня крикнул вслед убегавшему парню:

— Эй! Скажи, чтобы взяли запасную иглу.

Парень не остановился, не повернулся, только поднял руку, показав этим, что услышал. Мелькали его загорелые ноги и светлые пятки.

Ваня между тем снова склонился над Джоном и стал его массировать. Со стороны могло показаться, что он хочет его оживить таинственными движениями чародея.

А спустя полчаса, когда Ваня потирал ваткой руку Джона в том месте, куда он сделал ему шприцем укол, иностранец раскрыл глаза. Его первым словом было: «Зпасибо». Но после первого же слова Джон стал горячо благодарить Ваню по-английски. А потом спросил, откуда у простого матроса знания медицины.

— Вы, как настоящий врач, приводили меня в чувство, — сказал Джон. — Только, мне кажется, обошлось бы без шприца. В таких случаях лучше всего нашатырный спирт. Три капли на вату. Да? Вы улыбаетесь. Нет, правда! Вы врач или матрос?

— Я и тот и другой, — сказал Ваня.

— Судовой врач?

— Нет.

— А кто же вы?

— Я был матросом на «Родине». Три года назад поступил на медицинский. А в летние каникулы приехал к товарищам на мой пароход.

— А деньги? — спросил Джон.

Он встал и мял в руках фуражку. Очевидно, разговор волновал его.

— Какие деньги? О каких деньгах вы говорите?

— Деньги, — повторил Джон. — Понимаете? Чтобы учиться, надо же кушать!

— Да, да! — Ваня утвердительно кивнул головой. — Понял, понял. Садитесь, Джон. Вы еще слабы. Я вам все объясню. Я получаю стипендию от государства. Это не так-то много, но хватает на время ученья. А живу в общежитии. Понятно?

— И вы, матрос, стали врачом?

— Да! Джон, сядьте же, сядьте. Вы бледный. У вас снова будет обморок.

Джон молча смотрел себе под ноги. Он говорил теперь медленно, как бы с трудом подбирая слова, не поднимая глаз на своего собеседника.

— Я ваш коллега, Ванья. У нас одинаковая специальность и разная судьба.

Иностранец, казалось, забыл, что Ваня спас ему жизнь. Он говорил раздраженно и почти грубо.

— Не спрашивайте, не удивляйтесь! Мне тяжело понять, как матрос может стать врачом. А вы-то совсем не поймете, как врач становится матросом. Вы же не знаете, что значит полгода, год, два искать работу, постоянно думать о том, на что завтра жить, понимать, что ты никому не нужен, если у тебя нет денег на свою лечебницу или хотя бы на кабинет, на обстановку, на дорогой костюм. А, — он махнул рукой, — что говорить? Вы не поймете меня!

Джон сделал два шага, повернулся и сказал:

— Если вам когда-нибудь придется тянуть в лотерее тысячу пустых билетов на один выигрыш — с работой, вы поймете меня.

Мальчик стоял тут же, слушал все, но ничего не понимал, кроме одного: иностранцу плохо.

Мальчик подошел к нему и сказал:

— Дяденька, обопритесь о мое плечо, вам легче будет идти. А то опять грохнетесь. Ну?

Но Джон — то ли он не понял мальчика, то ли не захотел понять — быстро пошел прочь к волнолому, за которым стоял пестрый «Гарри Стоун» борт о борт к сине-белому пароходу «Родина».

ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ

Конфета лежала на садовой скамейке. Когда тень повернулась влево и солнечный зайчик забегал по пестрой обертке, конфета вытянулась, села, испуганно оглянулась по сторонам. Потом конфета поправила смятые треугольные концы своей обертки, поднялась и пошла.

Через несколько минут, перемахнув через ограду запертого парка, конфета зашагала по одной из шумных улиц Нью-Йорка.

«Ешьте больше карамели Бик-Бура!» — читали на спине конфеты торопливые прохожие, обгоняя ее.

«Ешьте больше карамели!» — бросалось в глаза людям, встречавшим конфету.

Дойдя до конца, конфета поднялась на десятый этаж большого дома.

— Получите за вашу неделю, — сказали конфете. — Завтра, Джек, вы свободны.

Джек снял через голову пеструю обертку конфеты.

— Но вы обещали… — робко начал он.

— Запомните, — сказали Джеку, — вы не один. Тысячи безработных будут счастливы заработать пару долларов. Мы ничего не обещали. Уже не только Бик-Бур выпускает разноцветную, яркую карамель. Таких конфет много. И все они портят зубы. У наших зубных врачей хватает теперь работы. Все!

— Все, — тихо повторил Джек и вышел. Руки его были засунуты в карманы, в каждой руке он зажимал долларовую бумажку.

Выходя из дому, Джек в последний раз посмотрел, с сожалением на вывеску «Ассоциация зубных