Три красных квадрата на черном фоне - Тонино Бенаквиста

Везет мне все-таки… Все так хорошо начина лось, и что я имею? Валяющийся под столом комок страха. Признаться для него страшнее, чем подвергнуться насилию. Насилию, на которое я, кажется, абсолютно неспособен. Не доверяю я себе по этой часта. С тем джентльменом — нет проблем, даже наоборот, я с удовольствием сделал бы с ним гораздо больше. Но с человеком на тридцать лет старше себя — не могу. Если честно, там, на вернисаже, мне надо было бы набить морду Линнелю. Пьяный я был.

Время и нерешительность играют против меня, я чувствую, что он ускользает, что он больше не боится меня.

Мне нельзя его упустить.

Через пару секунд он уже начнет улыбаться.

Я сел на пол рядом с ним. И стал напряженно думать о том, что этот человек поломал мне всю жизнь, что еще вчера он хотел моей смерти.

Заметив на стене картины, я подошел, чтобы лучше разглядеть их.

— Вы и правда так увлечены искусством? — спрашиваю я вслух.

Нет ответа.

— Эй, это ваша частная коллекция?

Ни слова.

— Настоящая страсть или просто выгодное вложение денег?

Молчание.

Я достаю зажигалку, купленную специально для этого случая. Еще одна идея, позаимствованная у джентльмена, как и весь мой арсенал.

Не собираюсь я пускать кровь этому гаду. Вот оно, психическое здоровье. Но я, как и любой другой, знаю, что гамма пыток практически неисчерпаема. Он тоже знает это, и в глазах его снова вспыхивает тревожный огонек. Я чиркаю зажигалкой и подношу ее к Линнелю.

— Это… это вам не поможет! — говорит он прерывающимся голосом.

— Так страсть или нет? А может, просто куча денег?

— Прекратите… Я ничего не скажу!

Огонь вгрызается в центр холста, уже появился черный круг, но язычок пламени погружается в него все глубже.

— Прекратите! Вы… Вы сумасшедший! Перестаньте! Нам… ничего не надо было… от вас самого… Мы только хотели получить «Опыт № 30».

Холст потихоньку горит.

— Вы вмешались, а он… он отреагировал… Никто не знал, что вы… захотите разузнать больше… полезете со своими вопросами… Вы знали, что объективисты существовали… А мы все хотим забыть о них…

Он снова умоляет меня убрать огонь. Теперь-то зачем? Эту покоробившуюся дрянь уже не продашь. Или это все сантименты? Он выбрал полюбившуюся ему картину в мастерской своего друга и воспитанника…

— Дальше… расскажите, что произошло после Салона шестьдесят четвертого года.

— Я решил заняться ими… Сделать так, чтобы они работали… Ну и… Делайте что хотите, я больше ничего не скажу.

Линнель превратился в черную дыру. Теперь главное не спасовать, Деларж уже на пределе, он снова в моей власти. Кто следующий? У меня неплохой выбор.

— Так, кого теперь поджарим? Кандинского или Брака?

Деларж хватается руками за голову, умоляет, дергается как осел на своей веревке — даже стол сдвинул.

— Не двигайтесь, Деларж, — говорю я, встряхивая зажигалку.

Он застывает на месте, в глазах — ужас.

— У них был вожак… Неудачник, которому нужна была группа, чтобы прикрыть свою посредственность! Меня лично он не интересовал, но этот кретин подчинил себе трех остальных. Мне были нужны Линнель и Моран, вот они меня правда интересовали, я побывал у них в мастерской. У Линнеля оказались все задатки большого художника, а Моран обладал сноровкой и четкостью, которые могли бы однажды пригодиться. Ничего общего с тем, что вытворял этот их заводила! Жалкие поделки! Но оказалось, что они ничего не делают без своего пророка, без его святого благословения! Слабовольные придурки, сопляки! Умоляю, не делайте этого, уберите огонь! Я дам вам все, что вы пожелаете…

Своими стенаниями он ответил на мой вопрос. Страсть или деньги. И то, и другое прекрасно уживаются вместе. Я погасил зажигалку.

— Что вы сделали с Бетранкуром?

Он смерил меня с ног до головы красноречивым взглядом. Я уверен — по моему вопросу он понял, насколько я продвинулся в изучении забывчивой истории современного искусства.

— Это он основал эту группу, и он же всегда отказывался от моих предложений… но я все же поимел их. Трое остальных быстро поняли, что группа — это ненадолго. Я объяснил им, что, отказываясь продавать свои работы, они далеко не уйдут, что их подростковый бунт ничем не кончится, да и вообще, деньги… Линнель клюнул первым, Ренару деньги были не нужны, но он пошел за ним, Моран еще немного посопротивлялся.

Он пытается ослабить удавку, потом продолжает:

— Бетранкур один остался непоколебим, он начинал мешать. Он готов был скорее сдохнуть — из идейных соображений, да, из идейных… Сумасшедший! Я убедил остальных представить тайком от него одну картину в закупочную комиссию — чтобы доказать, что их живопись дорого стоит. Это было начало. Когда государство заплатило им, они наконец поняли. Пророк начал меркнуть, Бетранкур постепенно утрачивал авторитет, у каждого из троих понемногу проявлялись личные амбиции. Хотите знать правду? Я горжусь тем, что сделал это. Благодаря мне, они стали художниками, а могли ведь кануть в забвение.

От вихря его фраз у меня немного кружится голова. Такое ощущение, что туман над пропастью начинает рассеиваться, и я могу наконец туда заглянуть. Мне столько надо у него выспросить, что ничего конкретного не приходит в голову, и какое-то время мы оба молчим.

— Теперь я расскажу вам продолжение. Что бы вы тут ни говорили, вам прекрасно известно, что стало с Бетранкуром. Так или иначе, вы подбили остальных порвать с ним. У группы было большое будущее, и, в конце концов, почему бы им не работать втроем, а не вчетвером, тем более что основная идея и направление были уже найдены. Вы посулили им такие вещи, о которых ни один студент и мечтать не может. И все это так быстро. И если сегодня все стараются позабыть про объективистов, так это потому, что конец у группы был самый радикальный. Вы боялись Бетранкура, он на многое был способен. Вот они и устранили своего вожака, авария, проще пареной репы. Октябрь шестьдесят, четвертого. Так?

Он поднимает голову и издает удивленный смешок.

— Вы знали… Вы заставляли меня рассказывать то, что сами знали?

— Я догадывался. Что я не понимаю, так это почему они не продолжили работать группой.

— Я и сам не понимаю. После той аварии они сами не знати, виновны они или нет. Моран совсем скис: угрызения совести и прочие глупости в этом роде… Однажды он объявил остальным двум, что едет в Соединенные Штаты и что объективисты отныне будут существовать без него. Ренар испугался, бросил кисти и занялся отцовским делом.

— А Линнель продолжил в одиночку под вашим покровительством. Это объясняет ваши сложные взаимоотношения. Сотрудничество, в основе которого заложен труп, хорошенькое начало… И вот через двадцать лет возвращается Моран, мертвый, но все же. Ему посвящают целую выставку, и туда случайно попадает «объективистское» полотно, как напоминание. Это вызывает в памяти давно забытые вещи, все очень некстати, как раз когда Линнель попадает в Бобур, да еще этот госзаказ в придачу.