Крестоносец - Майкл Айснер

Не помню уже, сколько тостов было произнесено. За королеву-мать, за апостолов и всех их любовниц, за Иисуса, за Иосифа и Марию, за Самсона и Далилу, за Чингисхана, за Изабель и ее несказанную красоту. Автором последнего тоста был Роберто — то были первые слова, которые он произнес за весь вечер. Честно говоря, то были единственные слова, которые я вообще от него слышал.

Рамон и барон Корреа были слишком пьяны, чтобы заметить подобное нарушение этикета. Я взглянул на Изабель: она смотрела прямо перед собой, делая вид, что не слышала комплимента.

Я тоже провозгласил тост:

— За Роберто. У него душа поэта, но он тщательно это скрывает.

Поднимая кубок, я улыбнулся Изабель. Она тоже взглянула на меня, ее серые глаза негодующе вспыхнули, словно это я, а не Роберто позволил себе неуместную вольность.

Несмотря на приятный вечер, в мою душу мало-помалу закралась грусть. Новости, привезенные Рамоном, означали, что вскоре мне придется покинуть семью Корреа. Я провел в их поместье почти три месяца, и все это время впервые со смерти Серхио на сердце у меня было легко. Одиночество замка Монкада, настойчивое, неумолимое, отступило, его ледяная тень больше не беспокоила меня по ночам, его боль больше не будила меня на рассвете.

Я взглянул на Изабель, сидевшую справа: она разговаривала с братом. Я знал, что, возможно, больше никогда ее не увижу. Меня мучил вопрос, понимает ли она это. Мне нужно было срочно поговорить с ней наедине, как тогда, в саду, но мы были не одни.

Однако царившее за ужином безудержное веселье создало некую атмосферу интимности. Я выбрал особенно бурный момент — дядюшка Рамон как раз стоял на столе, демонстрируя правильную позу для отражения удара меча, — и заговорил с девушкой.

— Ты рада за меня и брата, Изабель? — спросил я.

— Если ты найдешь то, что ищешь, Франциско, — отвечала она, — я буду рада.

— Умоляю, скажи, что же я ищу? — попросил я. — Посреди этого вина и веселья я позабыл.

— Призраков и демонов, Франциско. Ты сам так сказал.

Изабель произнесла эти слова без горечи, но решительно. На том наш разговор и оборвался.

Вскоре отец и дочь извинились и покинули нас. Изабель даже не взглянула на меня, выйдя из-за стола и направившись к лестнице под руку с отцом.

Оставшиеся пили до тех пор, пока столовую не осветили первые блики рассвета. С бледной усталой улыбкой дядюшка Рамон объявил, что пора расходиться. Андре спал, положив голову на вытянутую руку. Из его открытого рта на покрытую пятнами парчу стекала слюна. Мы с Роберто поднялись по ступеням, поддерживая друг друга; дойдя до коридора, он пожелал мне спокойной ночи и упал лицом на каменный пол. Несколько слуг, которые, по-видимому, тайком следовали за нами, унесли его. Я доковылял до своей комнаты, пожелал доброй ночи бесстрастному товарищу на кресте и улегся спать не раздеваясь.

Днем, когда я проснулся с раскалывающейся головой и шершавым как наждак языком, великий магистр и его свита уже покинули поместье.

Следующую пару дней Андре не давал мне покоя: мы собирали вещи для нашего путешествия, ходили на рынок за провизией. Занятый подготовкой к отъезду, я почти не разговаривал с Изабель. Меня очень тянуло к ней, но я не знал, что ей сказать. Говорить было не о чем.

И вот холодным безоблачным днем барон Корреа и Изабель вышли во двор, чтобы нас проводить. От свежего воздуха перехватывало дыхание. Я поблагодарил барона за гостеприимство и пригласил его в любое время посетить Барселону. Он тепло обнял меня и сказал:

— Франциско, я всегда буду считать тебя своим сыном.

— А я вас — отцом, — ответил я.

— Когда ты спас жизнь моей дочери, — продолжал барон, — ты спас и мою. Она — луч света в этом темном обиталище.

Я кивнул Изабель, сказал, чтобы она продолжала упражняться в стрельбе из лука, и подарил ей свой — девушка часто любовалась его изяществом. Она сказала, что это слишком щедрый подарок, но я настаивал, и она уступила. Потом Изабель подошла ко мне, а я сделал шаг назад и замер. Она поцеловала меня в обе щеки, потом обхватила меня за шею и прижалась щекой к моему лицу. Это длилось всего мгновение, но я закрыл глаза, вдыхая ее запах.

* * *

Вечером того дня, когда мы прибыли в крепость, Рамон выступил с речью перед новобранцами в трапезной.

— В году 1099 от Рождества Христова, — говорил он, — поредевшая армия из тысячи пятисот голодных рыцарей осадила город с более чем стотысячным населением. Египетский правитель усилил местный гарнизон отборными арабскими воинами из Судана. Город назывался Иерусалим, и осадила его армия Христа. Наши братья, которые теперь пребывают в раю, одержали победу. За один месяц они пробили стены и взяли Иерусалим.

— Как они это сделали? Как эти рыцари сумели одержать такую великую победу?

— Вмешательство Господа, — ответил один из новобранцев.

— Не совсем так, — сказал Рамон. — Христос действительно вдохновил рыцарей. Но первые крестоносцы были сильнее, проворнее и дисциплинированнее своих противников. Никогда не забывайте, зачем мы так упорно тренируемся. Однажды вы послужите Господу так же, как сделали это первые крестоносцы.

Начальное обучение рыцаря ордена Калатравы длится два года. Первый год новичок посвящает себя духовным аспектам рыцарства — изучает литургию и устав ордена. На второй год, приняв обет, рыцари занимаются физической и военной подготовкой.

Однако армада короля Хайме не собиралась ждать, пока двадцать новобранцев ордена Калатравы закончат свою подготовку. Рамон сказал, что нам придется учиться быстрее. К счастью, мы с Андре выучили литургию, еще будучи монахами в Санта-Крус.

— Воины неверных, — сказал Рамон, — редко интересуются нашими познаниями в области молитв.

Мы должны были провести в крепости всего-навсего восемь месяцев, и за это время Рамон собирался сделать из нас воинов.

На следующее утро после нашего приезда на рассвете нас разбудили кузнецы. Пожилые люди вошли в спальню и стали измерять наши ноги, плечи, головы. Они избегали смотреть нам в глаза и даже не спрашивали наших имен, записывая цифры.

Когда три месяца спустя они принесли наши доспехи, семерых из нас уже не было здесь. Трое ушли добровольно, еще четверых выгнал Рамон — и в ту пору я завидовал им. Им больше не нужно было терпеть бесконечные изнурительные тренировки. Дни и ночи слились для меня воедино, и когда нас будил звон колокола, я готов был поклясться, что только-только опустил голову на подушку. Но надо было просыпаться и бежать по горным тропам, пока не встало солнце, — по лесу, через черные ручьи и острые скалы. Впереди неизменно следовали Рамон и его телохранители, которые следили за каждым нашим шагом.

Первые несколько недель меня каждый день выворачивало наизнанку на внутреннем дворе. Вокруг меня блевали мои товарищи — их точно так же тошнило, они плевались, пытаясь отдышаться, перед тем как пойти в часовню.