Любовь и выборы - Лана Барсукова

Дима молчал, потому что думал. Он выглядел отрешенным и одиноким в толпе возбужденных товарищей.

Молча налил себе чай, придвинул коробку с сахаром-рафинадом и углубился в чаепитие. И только наблюдательный человек мог заметить, что Дима положил в чай пять кусочков сахара и добавил бы еще, но чай стал переливаться. Дима думал, не отвлекаясь на сахар.

Маша молчала, придавленная огромным чувством стыда. Ее зарегистрировали. Она с тревогой ждала, когда ребята перейдут к обсуждению этого факта. С какой бы радостью она поменялась местами с Петром! Но статус кандидата в депутаты не передавался из рук в руки, как переходящее знамя. Он был намертво пришит к ее имени и казался пятном дегтя на ее совести. Маша сидела тихо, втянув голову в плечи, как будто хотела уменьшиться, чтобы ее не заметили, забыли о ней.

Перекрывая гул голосов, кто-то выкрикнул:

– Смотрите! Блин! На местном канале председатель горизбиркома что-то комментирует.

Ребята сгрудились вокруг телефона, на экране которого крохотный Николай Николаевич говорил о большой проделанной работе.

– Тихо! Ничего не слышно!

Слышно было плохо. Но отдельные фразы звучали вполне отчетливо: «…к сожалению, отдельные кандидаты не прошли барьер…», «…нелепо думать, что избирком стоит на стороне отдельных кандидатов, мы стоим на стороне закона…», «…прекрасная молодежь, успешно собрали подписи Людмила Шилова и Мария Соловьева…».

Маша еще больше ссутулилась. Петр нервно дернулся. Дима отхлебнул чаю.

Хозяин смартфона отключил изображение. И только высокая цена уберегла телефон от броска в мусорку.

– Ребята, и что? Мы это так оставим? Проглотим? – Сашка звал на баррикады. – Петр, ты-то что молчишь?

Все притихли. Слово перешло к Петру.

– Я считаю, что произошло попрание наших избирательных прав, – тихо и грозно начал Петр. – Каждый сам решает, как он с этим станет жить дальше. Я предлагаю запустить через социальные сети призыв собраться на площади перед мэрией и стоять там палаточным лагерем, пока нас не услышат и не отменят свое решение.

Гул голосов носил отчетливо одобрительный характер. Ребята в уме уже прикидывали, где взять палатки.

– Стоп! – Неожиданно Дима прервал свое молчание. – Какой палаточный протест? Нас раздавит ОМОН как комаров. Вы понимаете, чем это грозит? Кто-то ограничится административными штрафами, кстати, порядка пятнадцати тысяч рублей. А кто-то может получить реальный срок. Вы это понимаете?

– По-твоему, нужно поджать хвост и ровно сидеть на нем? Дима, ты зассал, что ли? – Не унимался Сашка.

Однако Лера дернула его за рукав. Сумма административного штрафа ее впечатлила. Она собиралась обновить гардероб, а не платить штраф.

Но общий шум выдавал солидарность с позицией Петра и Сашки.

– Ребята, – спокойно, словно не замечая общего настроения, сказал Дима. – Я все пониманию, против нас сыграли нечестно, но это политика. Значит, пока Петр слишком легковесная фигура, с которой можно расправиться таким способом.

Петр дернулся, а Дима продолжал:

– Да, Петр раздражал власть, да, он наш лидер, но нас мало. Пока они смогли пренебречь нами. И палаточной забастовкой это не изменить. В политике побеждает или сильный, или умный. Силы у нас нет. Признайтесь, ребята, ну сколько человек мы сможем мобилизовать через социальные сети?

Ребята слушали.

– Я вам расскажу, что будет дальше. Вас начнут запихивать в автозаки, а на соседних улицах нашего славного города в кафе будут сидеть люди, пить кофе и спрашивать у официантов, что за шум. Им даже интересно посмотреть на это шоу. Пока большинству наплевать, вы ничего не сделаете. Вас мало, слишком мало. И власть это знает, поэтому и не побоялась выкинуть Петра.

– По-твоему, надо утереться? Смолчать? – Сашка не сдавался, но в его голосе не было прежней убежденности.

– Иногда и смолчать нужно. Зачем бессмысленно ломать себе шею? Жизнь кончается не завтра, у Петра еще масса времени до следующих выборов, он должен стать заметной фигурой в жизни города, чтобы его уже не могли так просто задвинуть. Он должен стать не просто нашим лидером, а публичным человеком в городском пространстве. Чтоб каждая собака его знала, и чтобы каждая собака готова была покусать того, кто попытается Петра устранить. Только в таких условиях, я считаю, возможны палаточные пикеты.

– Значит, конец? А сейчас что делать?

– Сейчас, ребята, я предлагаю всем успокоиться, прислушаться к себе и на всю жизнь запомнить это чувство, которое мы переживаем. Чувство полной беспомощности перед машиной, которой наплевать на закон и наши права. Сохранить в себе эту память на долгие годы. И когда мы станем седыми мужиками, кто-то из нас неизбежно станет большим человеком в бизнесе, в политике, в управлении, и вот тогда нужно будет вспомнить об этом чувстве. И сделать все, чтобы изменить ситуацию.

Ребята молчали. Они молчали сосредоточенно, как будто действительно пытались ухватить душевное состояние, объединившее их в этот миг, и сохранить его, законсервировать до будущих времен.

Лерка поняла, что штраф ее миновал, и радовалась этому вполне конкретно:

– Все-таки Димка – голова, хоть и зануда. Да ведь?

И все закивали. Кроме Петра. Он сидел в сторонке, придавленный правотой Димы. Ему нечего было возразить, но и согласиться он не мог. Хотелось безрассудства своих товарищей. Их героического самопожертвования. Бессмысленных, но ярких поступков, которые, возможно, ни к чему не привели бы, но зато подарили бы им мгновения совместной борьбы. Петр понимал, что Дима прав. И ненавидел его за это.

– А если говорить о вещах более приземленных, – продолжал Дима, – то расходиться по домам нам рано. У нас есть дело. Хлопотное, но важное.

– Какое?

– Нам надо выиграть выборы.

Ребята загалдели. Резкий перепад настроения прорвался смехом. Только Петр не смеялся.

– Выиграть выборы? Это как? – тихо уточнил он.

– Мы же договаривались, что у нас есть запасной вариант. Это Маша, – спокойно ответил Дима. – Ее зарегистрировали кандидатом в депутаты. Ты забыл?

Маша пожалела, что занимает так много места. Ей захотелось стать пылинкой, чтобы никто ее не замечал.

– Я не забыл. Но ведь это очевидно, что ее подписи собрали невесть кто и как. Горожане не уполномочивали ее быть их депутатом. И если она честный человек, то просто обязана уйти, взять самоотвод.

– Я согласна, – поспешно вставила Маша, – да-да, я уйду!

– Подожди, Маша! – Дима прищурился. – Да, с ее выдвижением история темная, но она в игре. Она перешагнула барьер, на котором остановили тебя. И теперь ее имя точно будет в избирательных бюллетенях. Разве можно упускать такую возможность?

– Но она нечестно перешагнула этот барьер. Мне подставили подножку, а ее перенесли на ковре-самолете. Разве нет?