Случайный турист - Энн Тайлер

– То есть?

– Мне сорок два. Осталось не так много времени, чтобы тратить его на прятки в ракушке. И я совершила поступок. Выпустила себя на волю. В моей квартире ненавистный тебе беспорядок. Я завела кучу новых друзей, которые тебе наверняка не понравились бы. Я беру уроки ваяния. Меня всегда тянуло в искусство, но учительство казалось благоразумнее. Твое словечко, Мэйкон, – благоразумие. Ты настолько благоразумен, что от всего отказался.

– От чего это я отказался?

Сара сложила салфетку и промокнула глаза. Под нижними веками остались разводы туши.

– Ты помнишь Бетти Гранд?

– Нет.

– Бетти Гранд, из моей школы. Ты за ней ухлестывал, пока не встретил меня.

– Ни за кем я не ухлестывал.

– Она тебе нравилась, Мэйкон. Ты сам мне об этом сказал на первом свидании. Еще спросил, знаю ли я ее. Мол, ты считал ее симпатичной, пригласил на бейсбол, но она тебя отшила. После этого она уже не казалась тебе симпатичной. У нее видны десны, сказал ты, когда она улыбается.

Мэйкон так и не вспомнил.

– И что? – спросил он.

– Ты безропотно отказывался от всего, что могло тебя задеть, огорчить, взбаламутить, – якобы не очень-то и хотелось.

– То есть было бы лучше, если б всю жизнь я сох по Бетти Гранд?

– По крайней мере, ты выказал бы хоть какое-то чувство.

– Я выказываю чувство, Сара. Вот сижу здесь с тобой. От тебя-то я не отказался.

Она предпочла этого не услышать.

– Когда Итана не стало, ты ободрал все наклейки с двери его комнаты, опустошил его шкаф и стол, словно тебе не терпелось поскорее от него избавиться. Ты всучивал соседям его вещи, валявшиеся в подвале, все эти ходули, санки, скейтборды, и не понимал, почему люди не хотят их брать. Меня бесит этот бесполезный хлам, говорил ты. Да, ты любил сына, но, значит, не так сильно, как я, и уход его не порвал тебя в клочья. Я знаю, ты горевал по нему, но ты… как сказать-то… ничего не впускаешь в себя слишком глубоко, будь то любовь или горе, ты как будто стараешься проскочить по жизни. Неужто не ясно, почему я решила уйти?

– Сара, я впускаю в себя… Я терплю. Стараюсь выдержать, не сломаться.

– Если ты вправду так думаешь, ты себя обманываешь. Ты не держишься, ты окостенел. Замуровался. Обитаешь в скорлупе, которую ничем не прошибить. Ох, Мэйкон, не зря ты сочиняешь свои дурацкие книжки о путешествиях без треволнений. Не случайно крылатое кресло стало твоим логотипом. Это ты сам.

– Нет, неправда!

Сара неловко натянула пальто, один край воротника загнулся внутрь.

– Ладно, бог с ним. Вот что я хотела сказать: я дала указание Джону Олбрайту послать тебе бумаги.

– Кто такой Джон Олбрайт?

– Мой поверенный.

– Ах так. – Мэйкон молчал целую минуту и наконец надумал: – Ты, наверное, имеешь в виду адвоката.

Сара взяла сумочку, встала и ушла.

Мэйкон добросовестно съел креветочный салат и сырую капусту, богатую витамином С. Подчистил тарелку с жареным картофелем, хотя знал, что наутро будет мучиться сухостью во рту.

Однажды маленький Итан, года в два-три, выскочил на дорогу за укатившимся мячиком. Мэйкон был от него слишком далеко. Он только вскрикнул и в ужасе замер, глядя на грузовик, вылетевший из-за поворота. В тот миг он смирился с потерей. В долю секунды приноровился к жизни без Итана, которая будет неизмеримо безрадостнее, но в то же время, словно в компенсацию, проще и спокойнее, свободной от тягот, связанных с маленьким ребенком, – бесконечных капризов, беспорядка, соперничества за внимание Сары. Грузовик резко затормозил, Итан схватил мячик, у Мэйкона облегченно подкосились ноги. Но он навсегда запомнил, как быстро приноровился. Порой он думал, что, может быть, тот случай застрял в памяти, чтобы смягчить удар от будущего несчастья с Итаном. Ведь если б мы не приноравливались, жизнь стала бы невозможной.

Мэйкон попросил счет и расплатился.

– Чего-то не так? – поинтересовалась официантка. – Вашей даме еда не глянулась? Попросила бы заменить. Мы, дорогуша, не возражаем.

– Я знаю.

– Наверное, для нее это слишком остро.

– Все было хорошо, – сказал Мэйкон. – Пожалуйста, принесите мои костыли.

Покачивая головой, официантка пошла в вестибюль.

Придется искать такси, думал Мэйкон. С Розой не было уговору, что она его заберет. Втайне он надеялся вместе с Сарой поехать домой. Сейчас эта надежда казалась жалкой. Мэйкон оглядел почти полный зал, где у каждого был свой сотрапезник. Только он сидел в одиночестве. Мэйкон старался сохранить достоинство, но чувствовал, как осыпается. Официантка принесла ему костыли, и он подумал, что облик его, видимо, вполне соответствует внутреннему состоянию: согбенный человек уронил голову на грудь, неуклюже растопыренные локти смахивают на крылья неоперившегося птенца. Его провожали взглядами. Кое-кто посмеивался. Неужто глупость его так очевидна? Когда он проходил мимо церковных старушек, одна ухватила его за рукав:

– Сэр! Сэр!

Мэйкон остановился.

– По-моему, вам дали мои костыли, – сказала старуха.

Мэйкон опустил взгляд. Конечно, это чужие костыли. Маленькие, чуть ли не детские. В иной ситуации он бы сразу это заметил, а вот нынче как-то проморгал. В другое время он бы непременно вызвал управляющего и попенял ему на халатное отношение к увечным. Но сегодня лишь понурился, ожидая чьей-нибудь помощи.

Когда дед Лири стал заговариваться, сперва никто не понял, что происходит. Старик он был крепкий, подтянутый. В общении крут. Четок.

– Вот что, Мэйкон, – заявил он, – привези-ка мой паспорт из банковской ячейки. Он мне нужен к двенадцатому июня. Я отплываю на Лассак.

– Куда, дедушка?

– Если понравится, останусь там насовсем.

– А где это?

– Лассак – остров у боливийского побережья.

– А-а… Погоди-ка…

– Он интересен тем, что у лассакцев нет письменности. Любую печатную продукцию у тебя конфискуют. Ее считают черной магией.

– По-моему, у Боливии нет выхода к морю, – сказал Мэйкон.

– Ты не можешь взять с собой даже чековую книжку. И должен отмочить этикетку дезодоранта, прежде чем ступишь на остров. Деньги надлежит обменять на цветные облатки.

– Дед, ты шутишь?

– Шучу? Глянь в энциклопедии, если не веришь. – Дед Лири сверился с карманными часами в стальном корпусе и уверенно их завел, туда-сюда крутя головку. – Неграмотность островитян возымела любопытный эффект, выразившийся в их почтении к старикам. Они черпают знания не из книг, но из опыта, и потому ловят каждое слово долгожителей.