Рейтар - Андрей Круз

Взводы разделились, коноводы валашцев взяли наших лошадей, которых погонят следом за своим строем, нам же предстояло выдвигаться в пешем порядке. Десятники осмотрели оружие и снаряжение бойцов, доложили о готовности. Ольм снова возглавил колонну и взвод вольных, одетых в мундиры смертного врага, потянулся за ним следом, как нить за иглой.

Шли быстро, стараясь не терять времени. Слышалось тяжелое дыхание многих людей, топот сапог, иногда позвякивало железо. Ольм время от времени морщился, недовольный таким шумом, но это уже не было важно. Сейчас главное не скрытность, а скорость.

Перебравшись через хребет, пошли вниз, что было еще труднее, кожаные подошвы оскальзывались на засыпанной сухими иголками тропе. Когда добрались до подножия, остановились, залегли в кустарнике и за стволами сосен. Теперь надо было ждать.

Пролежали больше часа, на дороге не было никакого движения. Пару раз крестьянские лошадки провезли груженные хворостом возы – монастырь не только не запрещал сбор валежника в своих лесах, но даже поощрял, вот беднота местная и пользовалась. Однажды прошла группка детей, пятеро, размахивающих хворостинами и изображавших какую-то кровавую битву. И лишь потом, когда дети скрылись за изгибом дороги, превратившись в маленькие точки, едва заметные даже в подзорную трубу, появились те, кого мы ждали.

Группа из примерно тридцати всадников шла по дороге рысью, поднимая за собой облако пыли. Пригляделся. Все справные, на сытых конях, хорошо вооруженные. Владетелей видно сразу, и по одежде, и по осанке, и по чванным мордам. А что, они тут, после валашского князя и его «клопов», самая большая власть.

Всадники перебрались через мост, проскакали мимо монастыря и, следуя повороту дороги, повернулись к нам почти что спинами. Будь мы ближе, так стрелять было бы проще простого, прямо как в ярмарочном тире мишени выстроились. Подстрели всех жестяных всадников – и балаганщик даст тебе игрушку, мяч какой-нибудь или свистульку.

Отряд удалялся от нас, закрываемый завесой пыли, и вскоре скрылся за пологим склоном небольшой горы, на другом краю долины.

– Пошли! – скомандовал я, вскакивая на ноги.

Подгонять никого не было нужды, все понимали, что открытое пространство до монастыря надо пробежать как можно быстрее, и самое главное – не дать никому оттуда уйти. Ноги несли меня так, что и Кузнец бы позавидовал такому аллюру. Горячий воздух со свистом врывался в легкие, пот тек на лицо из-под кожаной неудобной каски, мундир, тесноватый и грубый, прилипал к телу.

Ближе и ближе скопление каменных домиков, до них сто шагов осталось, пятьдесят, вот уже рукой подать. Из ближайшего вышел человек в буром балахоне, немолодой, лысый, с короткой седой бородой, взглянул на нас с недоумением. Что могло понадобиться солдатам валашского князя в мирном монастыре? Никогда светская власть не посягала на права власти духовной, не вмешивалась в спокойное течение жизни в монастырских стенах.

Да вот подсказывает мне что-то, что закончились такие мирные времена, церковный раскол все глубже, и за каждой частью расколовшейся Церкви стоят люди со своими интересами. И при этом настолько влиятельные, что способны движением руки бросить в бой целые армии, подкрепляя свое мнение. И мы, красные, взмокшие, пыльные, топающие сапогами и бряцающие железом, и есть наконечник копья, первый отряд тех самых армий, что вскоре пройдут по земле, разметав остатки покоя.

Монах, предчувствуя недоброе, сделал шаг назад, второй, явно размышляя о том, не следует ли обратиться в спасительное бегство, но решить ничего не успел. Вскинув на бегу карабин, я прицелился ему прямо в лицо, крикнув:

– Стой где стоишь!

Его главной реакцией было недоумение. Еще вчера такое было невозможно, это было столь же невероятно, как падение неба на землю, и вся череда чувств отразилась на лице монаха.

Его схватили, грубо, за шиворот, почти сбив с ног, потащили в сторону самого большого из домов монастыря, к трапезной. Мои вольные побежали по домам, пинками распахивая незапертые двери и вытаскивая растерянных и испуганных монахов.

– Всех туда, – показывал я на распахнутые двери трапезной. – Ниган, караул выставь!

Невысокий коренастый вольный с рыжей бородой, по имени Балк, тащил мимо высокого худого старика в таком же буром, как у всех остальных, балахоне. Привлек мое внимание большой бронзовый знак Воды и Огня, свисавший с его шеи. Жестом остановив Балка и отослав его дальше, спросил у старика:

– Отец-настоятель?

Тот лишь кивнул, вежливо и со сдержанным достоинством, затем спросил в свою очередь:

– Что понадобилось армии валашского правителя от малого монастыря, упрятанного между гор?

– От монастыря? – переспросил я. – От монастыря ничего не понадобилось, нам нужны лишь ваши стены и окна, ненадолго. Вреда мы вам не причиним.

– Вы уже причинили, – сказал тот, пристально взглянув мне в глаза. – Вы вошли сюда силой и оружием, вы подняли руку на братьев.

– С этим лучше смириться, – ответил я ему. – Смирение, насколько я помню, тоже приближает человека к духовному совершенству. Если вы не можете повлиять на обстоятельства, то лучше найти в себе силы с ними примириться. Разве не так?

– А разве мы не смирились? – с удивлением поднял бровь настоятель. – Разве кто-то из братии сопротивлялся?

– Тогда о чем мы говорим? – делано удивился я.

– Кстати, вы не валашец, – вдруг сказал настоятель, вглядевшись мне в лицо. – У вас другое произношение. Кто вы на самом деле?

Я молча постучал пальцем по эмблеме полка, что поблескивала на груди моего серого мундира.

– Разумно, что вы не осквернили уста ложью, – усмехнулся настоятель, – а лишь согрешили жестом. Впрочем, я не настаиваю, хотя у меня складывается впечатление, что замыслили вы что-то очень плохое. И нечестное.

– Вы сталкивались с честностью в этом мире? – спросил я его. – Им правят такие силы, которым даже подобное слово незнакомо, и это продолжает вас удивлять?

– Если мы вынуждены принимать подобное со смирением, то это не значит, что мы должны соглашаться с тем, что так и должно быть, – сказал настоятель. – Иначе зачем тогда существует вера и церковь, как не для того, чтобы стремиться это исправить? Дальше прозреть течение реки нашей жизни, сделать воду в ней чище и слаще для утоления жажды?

– Простите, святой брат, но… вы наивны, как мне кажется, – сказал я. – Церковь раскололась даже в единстве веры, а ведь настоящая причина раскола была в презренном металле, в налогах и десятине. Церковь служит земным князьям, укрепляя их власть и помогая править стадом. Разве это не так?

– Впавшие в грех не определяют лицо веры, – сухо ответил настоятель, упрятав сухие тонкие руки в просторных рукавах своего балахона.

– Трещина пролегла не только по телу Церкви, но и по всему обитаемому миру, грядет страшное время, и такие же святые братья, как и вы, идут во главе новых полчищ, готовых жечь и убивать, – начал заводиться я. – Целый народ был выбит на западной границе Валаша, и пусть кто-то мне скажет, что Блаженный Престол не благословил эту бойню? Первый Престол монофизитов, решивший, что князь Орбель Второй вершит доброе дело, убивая целый народ, – они ведь обновленцы, верно?