Реквием разлучённым и павшим - Юрий Фёдорович Краснопевцев

груди вновь загорелось только что утихомиренное бунтарство.

— Вам сразу рассказывать или по частям? — глухо спросил он.

Кузьмин подозрительно покосился:

— Как это?

— Ну, скажем, могу признаться, что я шпион прямо со дня рождения, — деловито начал Алтайский. — Или, может быть, вы предпочитаете услышать, как шпион формировался из меня постепенно: сначала в Интеллидженс сервис, потом в Сюрте… Или, лучше, в Федеральном бюро расследований? А уж под конец, так сказать, на десерт, расскажу о моей работе на токумукикан…

Глупая эта фраза произвела на капитана совсем не то впечатление, которого не без удовольствия ждал Алтайский.

— Давайте начнем с обучения в телиженс бюро, — согласился Кузьмин.

— Интеллидженс сервис, — поправил Алтайский.

— Да, да, — кивнул головой Кузьмин.

— Так вот, — снова начал Алтайский, подхваченный волной бунтарства, которая понесла его неудержимо, — когда в тридцатом году в возрасте… впрочем, это не важно… Я приехал в Лондон, меня встретил черный Лимузин…

— Вы и в Лондоне были? — удивленно перебил Кузьмин.

— Отродясь никогда не был, — невинно ответил Алтайский.

Глаза Кузьмина округлились, в них сверкнуло удивление, затем проявилась некоторая работа мысли, быстро сменившаяся злобой. Он угрожающе-медленно оторвался от стула и исступленно заорал:

— В тридцатом году, когда тебе было 13 лет? Ух, ты, гад…

— А что мне было делать? — скороговоркой ответил Алтайский, тоже вставая. — Вы хотите, чтобы я был шпионом, так я буду шпионом.

— Он еще смеется! — Кузьмин сел, дернул на себя ящик стола, сунул в него руку и, не спуская ненавидящих глаз с Алтайского, тотчас снова начал медленно подниматься.

Худое и грязное лицо Алтайского стало белым, он не ожидал мордобоя сразу. Не ожидал он и реакции, которую вызовет в нем самом эта угроза. Алтайский сделал шаг назад, встал перед табуреткой, упершись в косяк двери, чуть наклонился и, глядя сквозь очки прямо в глаза приближающегося Кузьмина с правой рукой, спрятанной за спину, чуть торопясь, сказал:

— Если вы тронете меня хоть пальцем, то я соберу остатки сил и, как бы вы ни были сильны и откормлены, зубами перегрызу вам горло — мне нечего терять.

Кузьмин, почувствовав решимость отчаяния в словах Алтайского, остановился, повернулся к нему боком, спрятал руку в карман и, сделал шаг назад, присел на угол стола.

— Нет, я не собирался вас бить! — не пытаясь скрыть злобу, сказал он. — Это у нас не положено… Но уж кому-кому, а вам «десятку» гарантирую! Вижу, вам отдыхать у нас нравится — что же, отдыхайте еще! — добавил Кузьмин издевательски и крикнул: — Разводящий!

Через несколько минут, хватанув по дороге легкими несколько порций чистого, обжигающе-морозного воздуха, Алтайский вновь растворился в гуще тюремных запахов.

Алтайский ругал себя последними словами: зачем и кому, кроме себя самого, он доказал, что он упрямый, негибкий, чудом небитый, норовистый дурак?

Чего он добился, кроме озлобления Кузьмина, — ведь все равно ему придется подписать все, что захочет следователь, если, конечно, он не хочет подохнуть сейчас от необратимой дистрофии в результате долгого сидения на штрафном пайке… В конце концов, какое значение имеет какой-то срок в будущем, когда сейчас можно не дожить до его начала?

В изоляторе Алтайский просидел еще десять дней.

Глава 13. ЕДИНСТВЕННЫЙ СПОСОБ УСКОРИТЬ СЛЕДСТВИЕ

Когда Алтайский наконец-то вновь увидел Кузьмина, тот явно был чем-то доволен:

— Ну, сегодня разговор у нас будет короткий, — он отворил дверь в коридор. — Давайте!

Знакомое лицо, одутловатое, обрюзгшее, только уже не от водки и наркотиков, а от недоедания, — Ульянов. Глаза, которые Алтайский помнил то бессмысленно-тупыми, пьяными, а то колючими, изучаяющими, теперь скользнули по нему без всякого интереса. Но они услужливо загорелись, уставившись на Кузьмина.

Тот кивнул на Алтайского:

— Знаете его?

— Конечно. Это наш человек — убежденный антикоммунист, инженер…

Ульянов с прищуром уставился на Алтайского:

— Может, скажешь, что не был в нашей компании? Не знаешь Демешко, Верейского, Абламского, Зиберта? Может, и меня не знаешь?

— Всех знаю и тебя в особенности!.. Но что у нас с тобой могло быть общего?

— Может, ты еще скажешь, что не убежденный антисоветчик?

— Сейчас скажу, а тогда не мог. В самом деле, мог ли я сказать тебе и твоему фудзядянскому[5] жандарму, дружбой с которым ты не раз похвалялся, как я ненавижу хозяев и их холуев, шкурников, не способных жить своим трудом. Вас я хорошо понял! Интересно, кому бы ты меня продал, если бы тогда я сказал, что о тебе думаю?

— Ишь ты… — рот Ульянова с тонкими усиками искривился. — А еще говорил — потомственным дворянин.

— Не я, а Зиберт это говорил.

— У-у-у, сволочь, — прошипел Ульянов. — Оборонец[6] несчастный! Только ты не открутишься, если был с нами. Верно, гражданин следователь?

После очной ставки с Ульяновым следствие потекло довольно быстро. Алтайский подписывал листы протоколов, не читая; он лишь утвердительно кивал головой, когда слышал новую трактовку своей биографии. Он потерял всякий интерес к следствию, к следователю и к своему будущему — будущего, судя по настоящему, не могло быть… Вот сейчас Кузьмин пишет чушь, и ему надо поддакивать, иначе сколько еще придется сидеть на штрафном пайке. По версии следователя оказывается, что он, Алтайский, в Харбине руководил антикоммунистическими шествиями. В это надо поверить и к черту отбросить логику: совершенно неважно, что он не только не руководил, но даже не участвовал в таких шествиях, да их на самом деле и не было. Были вылазки фашиствующих молодчиков «Бородуля Первого» — Родзаевского [7], но подобные потуги вызывали смех даже у семеновских генералов, еще не отмывших след красноармейского сапога на своих штанах. Однако объяснить Кузьмину, что все это несуразность и глупость, невозможно — он не хочет принимать никаких доводов.

— Меня интересуют факты, которые против вас, а оправдания оставьте своей бабушке — лирика это… — отмахнулся Кузьмин, когда Алтайский начал было говорить об условиях жизни в Китае.

При второй подобной попытке следователь лишь поднял брови:

— Опять?

Алтайский почувствовал бесполезность потуг перед каменной стеной, которую лбом не прошибешь. Он решил, что подписание протокола допроса без проволочки ускорит следствие, что благодаря этому он сможет раньше вернуться в зону и… жестоко ошибся.

— Почему подписываете, не читая? — строго спросил Кузьмин.

— Зачем мне читать? Я вам верю, — дипломатично ответил Алтайский.

— А если я напишу на «вышака»? — ядовито спросил Кузьмин.

Алтайский твердо ответил:

— Что же, это будет, пожалуй, самое лучшее!

— Нет! Так не годится, — заявил Кузьмин, пораженный безразличием к угрозе. — Я сам буду вам читать.

Кузьмин начал читать, Алтайский внимательно слушал, но если бы кто-нибудь его спросил потом, в чем