Угодья Мальдорора - Евгения Доброва

— Вместо бабушки сегодня, помогаем, — на всякий случай сказала я соседям.

Никто не возражал.

— Девочки, сколько стоят ваши цветы? — Женщина сунула деньги, схватила букет и побежала на электричку. И дело пошло.

Тяжело держать руку на весу три часа кряду. Даже если чередовать. И не передохнешь — как тогда товар увидят?

Через некоторое время мы поняли, что лучше пойдут не букеты, а цветы поштучно. Придумали цену: десять копеек за тюльпан и пятнадцать за нарцисс. Брали неплохо, но все равно мы не продали и половины того, что взяли с собой. Оставшиеся цветы мы просто раздарили — не везти же обратно.

Подсчитали выручку. Почти семь рублей на двоих.

— Пойдем в «Московский», — предложила Танька.

В подземном переходе играл баянист. Я удивилась, какая тут хорошая акустика. Звуки летели вверх и вдаль, отражаясь от облицованных кафелем стен. Сразу захотелось что-нибудь спеть. Например, «Увял цветок» Рахманинова. Но это непросто, там сложная партия.

Под марш «Прощание славянки» мы вышли к универмагу.

— Мне подводка для глаз нужна и черная тушь, — сказала я.

— А мне помада и карты. Старая колода врать начала. Ерунда какая-то выходит, вообще ничего не сбывается.

Гадала Танька отменно. Ее бабушка научила — тройное цыганское гадание. Я сама сколько раз обращалась за советом к оракулу божественной колоды. Свидания и любовные разговоры, подарки и встречи, ссоры и предательства, поездки и другие важные события (набор которых, впрочем, был у карт невелик) сбывались с потрясающей точностью. А расклад «вызовут — не вызовут к доске» вообще ни разу не подвел.

— Посидеть на них не пробовала?

— Весь зад отсидела. Врут, и все. Обиделись, может, на что… Да ну их на фиг. Новые куплю.

Колоду карт атласных игральных в тридцать шесть листов мы нашли в галантерейном отделе среди расчесок, мыльниц и пряжи. Там же я купила черный карандаш для век и коробочку туши-«плевалки». Оставалась помада. Капустнова уже с четверть часа нависала над витриной и никак не могла выбрать тон.

— Розовый возьми.

— Какой-то он морковный.

— А если этот?

— Слишком темный.

— Может, бесцветную? Или блеск?

— Ладно, пойдем. Я на улице еще в палатках посмотрю. Или в переходе.

Пока мы глазели на витрины, баянист ушел. Зато появилась цыганка и торговала на его месте косметикой.

— Бери, дочка, хорошая помада, — она сразу разгадала Танькин интерес. — Перламутровую возьми — самая модная. Вот, тебе подойдет.

Она слегка мазнула по запястью. Тон действительно был очень красивый. Теплый оттенок кораллового нежно переливался в электрическом освещении.

— Сколько?

— Полтора рубля.

— У меня столько нет…

— А сколько есть?

Танька пересчитала мелочь, и оказалось рубль десять.

— А у подружки?

— Только двадцать пять копеек. Остальное на дорогу.

— Ладно, давайте что есть.

Цыганка вкрутила помаду в футляр, надела крышечку и протянула Таньке.

— Будем еще торговать? — спросила Капустнова на обратном пути.

— Не знаю… Может, потом как-нибудь. Я еле простояла эти три часа.

В школу Танька пришла с перламутровыми губами. А я со стрелками и густыми кукольными ресницами. Но долго красоваться не пришлось. На первой же перемене нас отловила директриса и повела в туалет умываться.

— Я все равно потом опять накрашусь, — огрызнулась Танька.

— После уроков делайте что хотите.

Однако исполнить угрозу Капустновой не довелось. К концу занятий губы покраснели, распухли…

— Анджела Дэвис! Анджела Дэвис! — изводил ее Елисеев.

Танька с испугом осматривала рот в карманное зеркальце.

— Надо было в магазине покупать… Что ты меня не остановила?

— Ничего, красота требует жертв, известно со времен фараонов. — Я рылась в классной аптечке, отыскивая диазолин.

— Это меня духи наказали. За цветы…

— Зато школьные духи — хранят. Что было бы, не попадись мы директрисе?! — сказала я и протянула ей таблетки.

До доктора Моуди, Месмера и Сведенборга мы тогда еще не доросли.

Семь рублей, вырученные за торговлю кладбищенскими цветами, были нетрудовыми доходами. Вскоре всех нас, старшеклассников, ждал настоящий, официальный, заработок — летняя практика.

Нам сразу объявили, что заплатят, — никто бы просто не явился в такую рань. Нам что, мама Лидки Бубенко справки не напишет? Да хоть всему классу: карантин.

Рано утром к школе приходит автобус: мы едем в колхоз, на свеклу. Перекличка; все в сборе. Мы с Танькой пробираемся на длинное заднее сиденье. С нами Брексиха, бывшая математичка, — больше надзирателем быть некому: отпуска. По дороге расспрашивает об учебе, о жизни. Я вижу: ей действительно интересно. Прямо не узнать нашу бестию, как подменили. Говорю зачем-то:

— За тот год я круглая отличница.

— Правильно. И запомни: это нужно только тебе.

Ну что за морали! Вдруг чувствую себя дурой: зачем ввязалась в глупый разговор… Замолкаю, отворачиваюсь к окну. Брексиха тоже чувствует себя неловко. Это передается остальным.

Капустнова отстукивает ритм сандалетой по ножке переднего сиденья: трам-па-па, трам-па-па.

— Кочерыжка, я тебя сейчас вместо свеклы соберу, — обещает Прохоренко.

— Я тебя самого соберу.

Прохор крутит пальцем у виска — что, мол, с дурочки возьмешь.

— Хорошо, что свекла, — говорит Лифшиц. — Я однажды сено собирал, у меня такая аллергия началась! Из носа течет, слезы, кашель, дышать невозможно… Чуть живой приехал. Ни таблеток с собой не было, ничего.

Мы трясемся в пазике по шоссе, проезжаем деревню за деревней, пока наконец нас не привозят на колхозное поле. Еще совсем рано, половина восьмого. На обочине встречает бригадирша — пухлая тетка в красной косынке, будто с агитплаката; на ногах резиновые сапоги по колено. Я смотрю на свои тряпичные китайские кеды и думаю: елки!

Безручкина вообще в сандалиях на босу ногу. Ногти на ногах у нее накрашены. Красила позавчера, а лак уже начал облупляться. Кооперативный, из галантереи в Гороховке, у меня тоже такой есть. Раньше был мамин, а теперь мой: мама не пользуется плохой косметикой, она у нас элегантная. У них на работе все на этом повернуты. Пудра, помада, лаки хранятся в специальном ящичке стола. Из соседних кабинетов приходят одалживаться в мамин тридцать второй.