Сто лет - Хербьерг Вассму

Он спрашивал ее о серьезных вещах. Ведь он пастор и духовный наставник. Почему же его так задел ее ответ?

— Что тебе больше всего хотелось бы сделать, если бы у тебя была такая возможность? — спросил он и с удивлением услышал, что обращается к ней на ты.

Она покачала головой и отказалась отвечать.

— Неужели мечты так велики, что о них и говорить нельзя?

- Да-а...

— Но пастору можно сказать обо всем. — Ему хотелось подбодрить ее.

Сара Сусанне сжала губы и дышала через нос, словно пыталась силой удержать рвущиеся с языка слова. Потом как будто решилась, расцепила сцепленные руки и посмотрела ему в глаза.

— Прежде всего я бы выучилась на доктора. На конфирмации я была первой и к тому же умею неплохо лечить раны. Вид крови меня не пугает. Я часто замечала что ее нетрудно остановить... Наверное, я могла бы помогать людям. Только что об этом думать.

Он промолчал. Что он мог сказать ей, кроме пустых слов утешения о великом предназначении женщины быть матерью. Заметив, что Сара Сусанне уже жалеет о сказанном, он спросил, о чем еще она мечтает.

Она сложила руки на коленях и наклонилась к нему. Ее грудь несколько раз поднялась и опустилась. В пустой церкви слышалось ее напряженное дыхание.

— Думаю, я могла бы читать наизусть длинные отрывки и стихи. Это как поток, текущий во мне от другого человека. Я могла бы предстать в другом образе и забыть свое "я". Чтобы люди увидели этого другого человека и восхитились бы им.

— Тебе хотелось бы выступать на сцене? Стать актрисой?

Она смущенно кивнула и пошевелила ногами. Сдвинула колени. Словно вдруг заметила, что сидит не совсем прилично. И смущенно улыбнулась, глаза у нее были серьезные.

— Ты когда-нибудь была в театре?

Она отрицательно покачала головой.

— Мне было четырнадцать лет, когда я первый раз попал в театр. В "Комедихюсет" в Бергене. Там играли датские актеры. Это произвело на меня огромное впечатление. Помню, я записал в дневнике: "С этого дня начнется новая эпоха в моей жизни". И не ошибся. Ты знаешь, что в Бергене я работал в театре?

Она удивленно подняла брови:

— Но разве пастор может быть актером?

— Я был не актером, а режиссером. Однако... Очень быстро оказалось, что теологу это не подобает. Так что препятствия возникают не только у молодых женщин. — Он улыбнулся.

— А люди, которые пишут пьесы? Какие они? Я хотела спросить, вы их встречали?

— Случалось. Правда, Хольберг к тому времени уже умер, а молодой Ибсен появился там, когда я уже уехал, но...

— О, мне так хотелось бы встретить кого-нибудь, кто пишет книги...

— Ты интересуешься драмами и литературой?

— Драмы... литература... Да, наверное, только я понимаю в них не больше овцы.

— Откуда у тебя этот интерес?

— Моя единокровная сестра Иверине много читает. Не знаю только, где она берет книги. Времени у нее хватает, у нее нет ни мужа, ни детей. Я брала у нее почитать "Иллюстререт Фолкеблад". Там был роман о девушке по имени Сюннёве Сульбаккен. Такой замечательный этот Бьёрнсон!.. Я была им очарована, читала и не могла оторваться. Но все это бесполезно.

— Читать никогда не бесполезно. Ты не должна упрекать себя за желание читать, хотя, безусловно, между практическим и духовным миром должно быть равновесие. Когда поедешь домой, можешь взять у нас несколько книг.

Она просияла, словно Господь уже дал ей ангельское обличие.

— Сиди так! Тихо! Не шевелись! — прошептал он и схватил уголь.

Прошедшие два года больше отразились на ней, чем на мне, подумал пастор Йенсен, когда они с Сарой Сусанне шли в церковь. Он не помнил, чтобы заметил такую большую перемену в последний раз, когда она ему позировала. Теперь это была совершенно другая женщина, нежели та, которую он встретил на обеде у Дрейеров в Хеннингсвере. Время безжалостно даже к молодым, думал он. Но ему нравились эти перемены. У его модели появился характер.

Было раннее утро, трава вдоль дороги еще блестела от росы. Птицы влетали в кустарник и вылетали оттуда, словно кортеж природы, предназначенный только для них двоих. Справа отвесно вставали сверкающие серо-зеленые горы. Слева до самого моря пластались пашни и болота, заросшие вереском. Острова и шхеры были затянуты дымкой, неприкаянные хлопья тумана уносило в море. Пастор нес в одной руке корзину с едой, другой придерживал куртку, накинутую на плечи. Он чувствовал себя молодым. Откуда-то пряно пахло клевером.

Сара Сусанне на минуту остановилась и сняла с себя белую шелковую шаль. Она была одета по-летнему — светлая блузка и юбка. Соломенная шляпа с широкими полями и белой лентой. Пастор был намного выше Сары Сусанне и потому видел ее как будто с высоты птичьего полета. Покачивающаяся соломенная шляпа под синим небом. Шляпа скрывала ее лицо и волосы. Но время от времени в плавном движении возникали бедра. Совершенно беззвучно.

Когда она складывала шаль, ее тело изогнулось, и шляпа немного съехала набок. Неожиданно он увидел, что она беременна. Его охватило необъяснимое желание. Словно это не он шел здесь рядом с ней. Ему не подобало испытывать такое чувство, и потому он попытался вызвать в себе раздражение из-за того, что скоро она не сможет ему позировать. Однако это не помогло. Он был не в силах оторвать от нее глаз. Она шла немного впереди, шаль висела у нее на руке. В бахроме, переливаясь перламутром, играл свет. Отблески моря купались на полях шляпы, у одной щеки вилась темно-медная прядь. Пастор был рад, что они идут молча.

Было бы естественным спросить ее о ребенке. Но он этого не сделал. Не сделал и потом, когда они уже пришли в церковь и он остановился у незаконченной работы. Христос и ангел. Ангел в красном одеянии с поднятой чашей. Пастор отогнал от себя мысли о жизни Сары Сусанне в качестве замужней женщины. Долгое время он работал молча.

Когда Сара Сусанне позировала ему в первый раз, он прикоснулся рукой к ее щеке, чтобы поправить поворот головы. Хотел, чтобы она увидела этого воображаемого человека, который лежит на земле со сложенными руками и обращенным к небу лицом. Христос, терзаемый страхом в Гефсиманском саду. Хотел, чтобы она представила себе, что это она, ангел, стоит залитая светом. Это прикосновение странно подействовало на него. Ощущение было сродни ветру. Или грусти... Человек понимает, что лето уже прошло, а он его и не заметил. После этого пастор к ней не прикасался.

Наконец Сара Сусанне взяла в руки чашу и приняла нужную позу, и ему стало легче. В красном широком одеянии она была ангелом.

— Как долго ты сможешь остаться у нас на этот раз? — спросил он и выдавил на палитру краску для волос ангела. Золотистую. Он не хотел делать ангелу рыжие волосы, как у нее.

— Юханнес приедет за мной в четверг. Если позволит море.