Прикосновение теней - Карен Мари Монинг

Я впиваюсь зубами в кулак, чтобы не закричать.

Никто не должен услышать мой плач. Иначе Дэррок поймет, что я не та, кем притворяюсь. А я должна быть той, чтобы исправить свой мир.

Я сидела с Дэрроком на диване, смотрела на фотографии своей сестры. И каждая напоминала мне о том, что, когда мы были маленькими, на всех фото, где мы были вместе, Алина обнимала меня. Она защищала меня, присматривала за мной.

Она была счастлива на фотографиях Дэррока. Танцевала. Разговаривала с друзьями. Гуляла. Он забрал из ее квартиры столько фотоальбомов. И ничего нам не оставил. Словно те жалкие несколько месяцев, которые он провел с Алиной, давали ему больше прав на ее вещи, чем мне, которая любила ее всю жизнь!

Под его внимательным взглядом я не могла погладить пальцами ее лицо — это выдало бы мою слабость. Пришлось уделять все внимание ему. Он не сводил с меня мерцающих медных глаз, впитывая мельчайшие детали моей реакции.

Я знала, что недооценить этот древний острый ум за холодными металлическими глазами — значит совершить непростительную (и последнюю) ошибку.

Спустя время, показавшееся мне годами пыток, Дэррок наконец начал проявлять признаки усталости — зевать, даже тереть глаза.

Я забыла, что у него человеческое тело, у которого есть предел выносливости.

Те, кто поедает мясо Невидимых, не могут обходиться без сна. Это как кофеин или наркотик — накручивает силы, но если ты падаешь, то надолго. Наверное, именно поэтому Дэррок не проводит в одном и том же месте больше одной ночи. Во сне он уязвим. Представляю, как это его раздражает — оказаться в человеческом теле, которому необходим сон, после жизни Фейри, которым не нужно ничего и никогда.

Я решила убить Дэррока во сне. После того как заполучу все необходимое. Я разбужу его и, пока он будет по-человечески сонным, улыбнусь и всажу копье ему в сердце. И скажу: «Это тебе за Алину и Иерихона».

Мне все труднее сдерживать всхлипы.

Они начинают прорываться мягким стоном. Я потерялась в боли, фрагменты воспоминаний врезаются в меня: стоя у калитки, Алина машет рукой на прощанье перед отлетом в Дублин; мама и папа привязаны к стульям, с кляпами во рту, ждут спасения, которое никогда не придет; Иерихон Бэрронс, мертвый, на земле...

Каждый мускул моего тела сводит спазмом, и я не могу дышать. В груди горячо и тесно, на нее давит огромный груз.

Я пытаюсь сдержать плач. Если я открою рот, чтобы вдохнуть, из него вырвутся рыдания. Я втянута в безнадежную битву. Всхлипывать и дышать? Или не всхлипывать и задохнуться?

Предметы расплываются у меня перед глазами. Если я потеряю сознание от нехватки кислорода, из моей груди все-таки вырвется громкий звук.

А если Дэррок подслушивает под дверью?

Я пытаюсь отыскать воспоминание, которое прогонит боль.

Восстановившись после состояния при-йа, я с ужасом поняла, что все события с Принцами и потом, в аббатстве, для меня размыты, зато я в мельчайших подробностях помню все, что делала с Бэрронсом в его постели.

Теперь я благодарна за это.

Я могу использовать эти воспоминания, чтобы не кричать.

«Ты оставишь меня, девочка-радуга».

Нет, это не то!

Я отматываю пленку назад.

Вот. Первый раз, когда Бэрронс пришел ко мне, коснулся меня, вошел в меня. Я отдаюсь памяти, пытаясь восстановить все детали.

Через некоторое время я могу убрать кулак. Напряжение отпускает меня.

Я греюсь воспоминаниями, а мое тело дрожит на холодном, мраморном полу ванной.

Алина холодна. Тело Бэрронса остыло.

Мне тоже надо остыть.

Когда мне удается уснуть, холод проникает и в мои сны. Я пробираюсь по рваным ущельям в скалах из черного льда. Я знаю это место. Тропинки знакомы мне настолько, словно я уже сотни раз проходила здесь. В ледяных скалах высечены пещеры, из них за мной наблюдают существа.

Впереди я замечаю силуэт прекрасной грустной женщины, босиком скользящей по снегу. Она что-то кричит мне. Но каждый раз порыв ледяного ветра уносит ее слова прочь.

— Ты должна... — слышу я, и вихрь развеивает остатки предложения. — Я не могу...

Поторопись! — предупреждает она, оборачиваясь.

Я бегу за ней в своих снах, пытаюсь услышать, что она говорит. Протягиваю руку, чтобы поймать ее.

Но она спотыкается на краю бездны, теряет равновесие и исчезает.

Я смотрю, застыв от ужаса.

Эта потеря невыносима, словно умерла я сама.

Я резко просыпаюсь, вскакиваю с пола, хватаю воздух ртом.

И словно в продолжение сна, мое тело дергается и начинает двигаться, будто запрограммированный автомат.

Я с ужасом смотрю, как мои ноги заставляют меня выйти из ванной. Ноги несут меня через комнату, руки открывают балконную дверь. Невидимая сила выносит мое тело в темноту, за пределы защитной алой линии.

Я двигаюсь не по своей воле. Я знаю это и не могу остановиться. Там, куда я вышла, я совершенно беззащитна. У меня нет даже копья. Дэррок отнял его прежде, чем Принцы перенесли меня сюда.

Я марионетка. Кто-то дергает меня за ниточки.

Словно в подтверждение этой мысли, а может, просто в насмешку надо мной мои руки внезапно вытягиваются вверх и дергаются над головой, а потом безвольно опадают.

Я смотрю, как мои ноги отплясывают радостный тустеп. Хотела бы я поверить, что все еще сплю, но я не сплю.

Я бью дробь на балконе, все быстрее переставляя ноги.

И как только я начинаю думать, что мне уготована судьба девушки из сказки, танцевавшей до смерти, мои ноги замирают. Пытаясь отдышаться, я цепляюсь за перила из кованого железа. Если мой неизвестный кукловод решит, что неплохо бы заставить меня спрыгнуть с балкона, я буду сопротивляться изо всех сил.

Это Дэррок? Зачем ему так поступать со мной? И способен ли он на это? Достаточно ли у него силы?

Температура падает так резко, что мои пальцы примерзают к перилам. Я отдергиваю руки, лед трескается и сыплется вниз, в ночь, звенит о мостовую. На перилах остаются кусочки кожи с моих пальцев. Я пячусь, стараясь не допустить вынужденного самоубийства.

«Я никогда не причиню тебе вреда, Мак», — мурлычет «Синсар Дабх» в моем мозгу.

Я резко втягиваю воздух. Он настолько холодный, что обжигает мне горло и легкие.

— Ты только что причинила мне вред, — отвечаю я скрипучим голосом.

И чувствую ее любопытство. Она не понимает, каким образом причинила мне вред. Раны ведь заживают.

«Это была не боль».