Мой бедный богатый мужчина - Мария Воронова

Если бы они тогда не пошли с Женькой в кафе и не встретили там Стасова! Если бы ее любовь осталась безответной, но чистой! Она переболела бы им, встретила настоящую любовь и была бы счастлива.

Диана почувствовала, как со дна ее души, словно доисторическое чудовище, поднимается тяжелая ненависть к Володе.

Она уже переложила на него всю ответственность за неудачный брак с Розенбергом и готова была считать Стасова злым гением своей жизни.

* * *

На следующий день ее ненависть только возросла. Но странно, чем сильнее она ненавидела Володю, тем острее была потребность увидеть его, продемонстрировать ему весь блеск своего нового положения. Узнав о том, что Стасов работает у Розенберга и Розенберг им недоволен, Диана хотела сначала уговорить мужа, чтобы он не увольнял Володю, но теперь, наоборот, мечтала, чтобы уволил. Только прежде Володя должен узнать, что его карьера рушится благодаря девушке, которую он когда-то так беспечно бросил. И это будет ее месть!

Она бы обрушила на Володину голову и более страшные кары, но, увы, ее возможности несколько уступали возможностям графа Монте-Кристо.

Диана расчесывала волосы, сидя перед зеркалом. Лечь спать без того, чтобы сто раз не провести массажной щеткой по волосам, казалось ей таким же невозможным, как не почистить зубы. В комнату заглянул Розенберг, постоял в дверях, любуясь на жену, а потом подошел, положил ей руки на плечи и стал смотреть на отражение в зеркале.

Дружная, красивая пара: молодая очаровательная жена и муж – не слишком красивый, но основательный, надежный мужчина. Зеркало было вставлено в старинную резную раму, и от этого казалось, будто они видят не свое отражение, а старинный портрет незнакомых, давно умерших людей.

Чтобы избавиться от иллюзии, Диана засмеялась, отложила щетку и похлопала мужа по руке. Вдруг вспомнилось, как в детстве ее завораживали зеркала, как она, пятилетняя, подолгу смотрелась в большое трюмо, стоявшее в коридоре, пытаясь осознать, что девочка, глядевшая на нее из испещренной черными точками амальгамы, – это она сама и есть. Может быть, эта девочка остается в зеркале и тогда, когда настоящая Диана уходит… Это было ее первое знакомство с иллюзиями. Значительно позже она поняла, что в мире очень много отражений, их гораздо больше, чем реальных вещей и чувств. Ведь все эти любови, восторги, привязанности существуют лишь тогда, когда ты на них смотришь.

Муж забрал ее волосы в ладонь, закрутил на макушке наподобие кички.

Потом его рука скользнула за вырез ее шелковой ночной рубашки, с обманчивой рассеянностью легла на грудь. На макушке Диана ощутила легкое прикосновение теплых губ…

Она блаженно вздохнула и вместе со своим вращающимся стулом повернулась к мужу, уткнулась лицом в мускулистый живот, внезапно показавшийся ей таким родным…

В этот раз все у них было как-то иначе, теплее и радостнее, чем обычно… Радуясь нежным прикосновениям мужа, Диана даже не думала о том, что и сегодня не получит удовольствия.

Внезапно зазвонил телефон.

– Вот зараза, – выругался Розенберг.

– Не бери, – тихонько попросила она.

– А если что-то важное? Вдруг Милка или девочки?

– Перезвонят на мобильный. Думаю, что это Колдунов. Он, не к ночи будь помянут, каждый раз появляется, стоит мне захотеть остаться с тобой вдвоем.

– Он тоже знает номер моего мобильного и обязательно перезвонит… Он упорный. Потерпи минутку.

В трубке раздался сочный барственный баритон, показавшийся Розенбергу смутно знакомым:

– Яков Михайлович?

– Слушаю вас.

– Это говорит отец Милы. – Баритон звучал самоуверенно и даже немного снисходительно.

– Кто, простите?

– Отец Милы, вашей падчерицы.

– Подождите, пожалуйста, я перейду к другому телефону.

Розенберг накинул халат, взял с базы радиотрубку и спустился в гостиную, поближе к горке с успокоительным алкоголем.

– И что же вы от меня хотите? – спросил он не слишком дружелюбно.

– Поговорить. Вы можете сейчас разговаривать?

Забыв, что собеседник его не видит, Розенберг кивнул. Потом спохватился и сказал: «Да, конечно». Открыл окно, раскурил трубку и плеснул себе на два пальца виски в широкий стакан с толстым дном.

Слушать голос Милкиного отца было неприятно, это был голос из прежней Олиной жизни, а он всегда сходил с ума от ревности, когда думал о том, как она жила до него. Даже после того как она умерла.

Он хорошо помнил момент, когда эта жгучая ревность, тоска по тому, что он не властен над Олиным прошлым, впервые посетила его. Незадолго до их свадьбы Оля пригласила его домой, рассчитывая, что ее отец уйдет с Милой гулять. Но зарядил дождь, никто никуда не ушел. Вместо этого сели пить чай, и Олин отец достал альбом со старыми фотографиями.

На большом фотопортрете Розенберг увидел молодую женщину с прической «итальянка», большими пластмассовыми серьгами, ярко накрашенную. Одета она была в бирюзовый свитер тонкой вязки с оборочками по воротнику и плечам, длинную юбку с черным широким поясом и пластмассовые туфли-мыльницы. Все это: и серьги, и браслеты из разноцветной пластмассы, и огромная пряжка в виде бабочки на поясе – было ужасно несовременным, и от этого Оля казалась совершенно чужой, посторонней женщиной. Неужели на фотографии изображена та же Оля, что сидит сейчас рядом с ним? Неужели она жила в те, уже далекие, восьмидесятые, наряжалась в эти чудные шмотки, которые, может быть, еще лежат у нее на антресолях, упакованные в старый чемодан, бегала на свидания, любила, ложилась с кем-то в постель… А его тогда рядом с ней не было…

«Та, чужая женщина осталась в прошлом, запертая в глянце фотобумаги, и теперь Оля моя, только моя, – уговаривал себя он, крепко сжимая под столом ее руку. – Что было, то прошло».

Женившись на Оле и переехав к ней жить, Розенберг первым делом отыскал старые вещи, в которых она была на той фотографии, и тайком вынес их на помойку, как Иван-царевич – лягушачью кожу.

Странно, что на Милку эта его ревность совершенно не распространялась. Он ни разу не спросил жену про Милкиного отца, потому что нисколько им не интересовался. Дочка словно бы зародилась сама по себе. И теперь у них был ребенок, о котором надо заботиться, – вот и все, о чем он думал.

«Почему я должен слушать голос человека, с которым моя Оля когда-то спала? Она давно умерла, и зачем мне этот голос из ее прошлого, того прошлого, что было еще до меня? Как там поет Кинчев: «Но свет ушедшей звезды – все еще свет».

Он залпом выпил виски, налил себе еще и спохватился:

– Так что вам угодно?

– Я хотел узнать, когда Мила приедет.

– У ее мужа через две недели здесь защита диссертации… – «К чему я это говорю? Я вовсе не обязан перед ним отчитываться!» – Если вы хотите ее видеть, оставьте номер, она с вами свяжется.