Ноль-Ноль - Алексей Евдокимов

Марат очнулся спозаранку, свет уже продавливался из-под штор, слишком, впрочем, плотных, чтобы определить время даже приблизительно. Включившись со щелчком, громко зарычал холодильник. Катька дрыхла бесшумно и неподвижно, свернувшись и отвернувшись, натянув простыню на острое плечо. Лежа навзничь, Марат прислушивался к гулким толчкам сердца, морщился от характерного сохлого, заскорузлого ощущения во рту, в горле, в мозгах.

…Выход, — нехотя, с отвращением, переходящим в отчаянье, подумал он, пропуская между пальцев расползающийся полусон-полувоспоминание, — какой тут может быть выход?.. От себя не сбежишь… (Мигание багровых глаз, настырный звон…) Он осторожно крутанулся в кровати и медленно спустил ступни на шершавый коврик.

Можно, конечно, притворяться. Изображать из себя нормального человека… Даже почти эталон нормальности. Воплощение, блин, надежности и здравомыслия… Марат ступил на холодную плитку, присел перед маленьким холодильником, вытащил квадратного сечения ребристую литруху минералки. Можно, да… Но только до определенных пор. Причем до каких именно, ты ведь сам не будешь знать…

Ненадолго он словно бы выпал из себя, а когда вернулся, обнаружил, что сидит на краю кровати и не отрываясь смотрит на Катькин затылок. На рассыпанные по наволочке темные волосы, на выпирающую маленькую лопатку. Вот, — мягко ударило в живот. Вот что хуже всего. Страшнее всего…

Он почувствовал, что почти не может дышать. Тихое полуикание-полувсхлип вырвалось у него; и то ли на звук этот отзываясь, то ли на Маратовы мысли, Катька вдруг зашевелилась, как-то вся закопошилась внутри себя, вздохнула, перевернулась на другой бок, к нему лицом. Не открывая глаз, только веками чуть дрогнув, пробормотала невнятно — он не разобрал, а угадал: «Ты че, встал?.. Сколько там?..»

Он подался было к ней, но тут же отпрянул. Шлепнулась на пол пластиковая бутыль. Катька, не дождавшись ответа, зарылась щекой в подушку, такая вся сонная, такая мягкая, а Марат продолжал отклоняться, откидываться корпусом, как от гниющего заживо прокаженного, как от смердящего липкого трупа…

Тихо пискнула мобила, поставленная на будильник. Потом еще настойчивей, тоном выше. И еще. Марат автоматически протянул руку, автоматически ткнул кнопку. И только тут в нем наконец что-то лопнуло — он словно очнулся, облитый ледяной водой: «Господи, да что со мной?.. Точно, что ли, крыша едет?.. Катя… Котенок…»

Ощущая внутри себя какую-то беспомощную вибрацию, готовую прорваться наружу телесной дрожью, он нырнул к ней, заелозил в простынях, придвинулся, просунулся… Она распахнула бессмысленные еще глаза, протестующе замычала, завозилась недовольно: «Ну… Ну ты чего… Не хочу… Кончай… Ну чего ты…» — но Марат прижимался, наваливался, гладил, слюнявил, торопливо, неловко, настойчиво, шепча что-то на грани слышимости и вменяемости… Наконец она, хмыкнув, сдалась, и Марат, обильно потея, с заполошным сердцем, задыхаясь от приливов похмельной дурноты и еще чего-то, никогда почти не испытанного (по крайней мере с такой силой), приторно-горького, едкого, жгущего переносицу, разогнался и погнал на полной, через все виражи, обмирая, умирая, но не притормаживая, пока не вылетел, сшибив ограждение, с высоченного обрыва — в пустоту, в ничто, в ложную невесомость, и, зажмурясь, пошел, пошел вниз и рухнул, разом раздробясь на молекулы, полностью перестав существовать — и в этот момент, звонко щелкнув, заткнулся холодильник.

Марат ожидал выволочки за вчерашнее свое пьянство, но сегодня Катюха пребывала в благостном настроении, и он понял, что его вечернее шоу даже доставило ей удовольствие: она, естественно, решила, что надрался он из-за нее. Все-таки Матвевна была простодушным существом: за полтора года их знакомства она, похоже, так ничего и не заподозрила… Впрочем, и я ведь осторожничал… Он оборвал собственные мысли.

— Хорош я вчера был? — на всякий случай спросил Марат из ванной, выдавливая зубную пасту на щетку.

Он слышал, как она фыркнула.

— Забавный парень этот Ваня, — великодушно констатировал Марат, чувствуя что-то вроде злорадного сочувствия к продинамленному.

— Забавней некуда, — пробормотала она. — А кого это ты убил?

Щетка клацнула о зубы. Некоторое время Марат невидяще таращился на себя в зеркало. Потом торопливо сплюнул потекшую из угла рта белую пену:

— Что?

Она засмеялась:

— Ты вчера, ну, когда совсем уже хороший стал и пургу какую-то понес, сказал вообще, что убил кого-то. Какого-то пацана, что ли, я так и не поняла…

— Ага… — произнес он после паузы севшим голосом. — А еще что?

— Еще? Да много чего — думаешь, я слушала? Ты б сам на себя вчера полюбовался…

Марат уронил зубную щетку, набрал полные горсти воды, с силой бросил в лицо и старательно растер.

Подносов у этих арабов почему-то предусмотрено не было: взяв обе тарелки, Марат пошел забивать место. Раскладывая ножи-вилки, машинально огляделся и через пару столиков увидел показавшийся знакомым затылок. Откуда он тут? — удивился. Шагнув в сторону, осторожно пригляделся: точно — он.

— Тут этот твой… — сказал Катьке, наливающей себе кофе. — Ваня.

— Чего он здесь делает?

— Трескает, — Марат встал вслед за ней к крану. — Разве он тут живет?

— Он говорил — нет…

Катька подлила себе молока, Марат не стал. Они пошли к столику.

— Вон, видишь, — вполголоса сказал Марат.

Она посмотрела без интереса:

— Ну его.

Двигая стул, Марат еще раз оглянулся. Сидя в одиночестве за четырехместным столом, Ваня энергично наворачивал — это даже по спине было заметно. Спустя некоторое время оттуда послышалось: «Бон аппетит!» — и еще что-то по-французски. Марат снова повернул голову. К Ване обращались две стоявшие над ним с полными тарелками дородные тетки за сорок — видимо, просили разрешения присоединиться.

— Мерси, — бодро откликнулся Ваня. — Уи, бьян сюр.

Прононс его, насколько Марат мог судить, был безупречен.

Тетки расселись, взялись за вилки и принялись громко общаться по-русски с коммунальными интонациями. Катька фыркнула. Ваня молча и невозмутимо продолжал есть.

— Он что, — тихо спросил Марат, раздирая бумажную трубочку с сахаром, — так на француза похож?

— Не знаю, — она пожала плечами. — Я французов мало видела.

Парень был темноволос и носат, но, как казалось Марату, не по-южноевропейски и скажем, не по-семитски, а, скорее, по-хохляцки.

— Да и тут я их чего-то не замечала. Итальянцы есть…

— Тебя за итальянку ни разу не принимали? — автоматически переключился Марат в льстивую тональность.

— А что, похожа?

Он, болтая ложечкой в чашке, посмотрел как бы оценивающе:

— Похожа.

— У них лица грубые…