Сетерра. 2. Тайнопись видений - Диана Ибрагимова

Липкуд очнулся, когда приговор зачитали уже наполовину.

– …порченая, посмевшая выступать в Театре тысячи огней в первый чернодень нового года передается лично в руки Ардала Марвиса для произведения наказаний любого вида, вплоть до смертельных. Ардал Марвис пожелал передарить это право своему товарищу, который также пострадал от действий самозваного колдуна и его подопечной.

– Сегодня я хорошенько развлекусь с твоей актриской, – ухмыльнулся Боллиндерри, стоя на пороге камеры. – Она не умрет легко, иначе пьеса не удастся, ведь правда же? Я покажу и тебе, и любой наглой скотине, которая посмеет вякнуть против меня, какой властью обладаю. Это будет лучшее шоу твоей девочки.

Перед глазами Липкуда пронеслась новая вереница образов. Экипаж в ночных сумерках. Видно только подножку и колеса. Пьяный хохот. Что-то бросили неподалеку, на вымощенный камнем тротуар. Что-то маленькое, светловолосое, в алых пятнах.

«Эй, Элла! Ну хватит, не притворяйся! Все закончилось, просто встава-а-а-а-й!»

Густой иней на стенах. Лужи, затянутые льдом. Разводы на стенах, замерзшие ржавые струйки, затекшие из окна. Не ржавчина. Кровь. Ее кровь. Дождь смыл с девочки кровь, и она потекла по стенам в камеру.

Липкуд едва стоял на ногах. Ему хотелось кричать.

Затмение. Из окошка летит серый снег. Ветер задувает в камеру пепел – все, что осталось от маленькой Снежницы.

Косичке казалось, что он поседел за полминуты.

– М-мне страшно, – шепнула Элла, вцепившись в рукав певуна. – Т-ты же меня не отдашь?

Боллиндерри не спешил. Он ждал реакции. Он ждал отчаяния. Но Липкуду нечем было его порадовать.

– Встань в угол! – скомандовал Косичка, закрывая порченую. – Зажмурься и громко пой. Не переставай до тех пор, пока я тебя не похлопаю по спине. Когда похлопаю, глаза все равно не открывай и иди за мной. Быстро пой, Элла!

Она не стала ни о чем спрашивать. Она всегда была понятливой. Эта наивная девчонка. Этот кровавый трупик на дороге. Эта горстка пепла, брошенная ветром в камеру.

«Если он ударит в живот, я больше не встану», – подумал Липкуд, глядя на охранника – коренастого амбала с огромными ладонями.

– Тащи сюда девчонку! – скомандовал Боллидерри сквозь смех.

Его явно позабавил приказ Косички. Элла уже громко пела гимн Царства Семи Гор.

Косичка ринулся на мужчину первым и схватил его за запястья, пробуждая морозную болезнь. Застывшая вода на стенах. Красные ручейки. Липкуд будто смотрел на них четверть трида. Смотрел до тех пор, пока не понял: вода может застыть где угодно.

Холод пошел не поверху, а внутрь, в вены, мышцы и кости. Смотритель заорал и шарахнулся к стене: руки повисли плетьми. Липкуд схватил его за ноги, и те тоже перестали шевелиться. Певун выскочил в коридор и увидел, что испуганный Боллиндерри убегает, но где этой дряхлой лысой кошке было тягаться с юношей, исходившим тысячи дорог? Косичка настиг неприятеля за пару секунд, прыгнул на спину, впечатывая Боллиндерри в пол, и повторил сделанное со стражником – отморозил конечности. Лысый орал как резаный, пока Липкуд не заткнул ему рот вынутым из кармана надушенным платком, которым Боллиндерри спасался от тюремной вони. Чтобы заглушку не получилось выплюнуть, Косичка обвязал ее найденной в кармане черной лентой Эллы.

Стражник затих, видимо, потерял сознание от боли, а Боллиндерри держался всю дорогу, пока Липкуд, пыхтя, волок его за ногу обратно в камеру.

Боллиндерри стонал и трясся, покрываясь испариной. Вены на его сморщенном лбу вздулись, весь он покраснел и резко вонял потом.

– Я подумал, что просто убить тебя будет плохой идеей, – сказал Липкуд, наклоняясь к нему. – Лучше, если ты поживешь как порченый. Только… чуть тяжелее, ну, чтобы наверняка проникнуться ролью. Чтобы твои поганые руки больше не тронули ни одного ребенка. Чтобы твои мерзкие ноги никогда больше не смогли ходить. Жри с ложечки, ходи под себя и навсегда запомни этот день. И я приду за твоим дружком Марвисом. Я приду за каждым в этом городе, кто творит такое с порчеными. Запомни это, лысый обрубок.

Боллиндерри перестал скулить и впал в забытье. Косичка выпотрошил его карманы, сгреб деньги, снял драгоценности и прихватил золотые часы, изготовленные валаарскими механиками. Черную ленту он тоже забрал. Оставлять ее было слишком глупо, несмотря на храбрую речь. Потом Липкуд подошел к поющей Элле и похлопал ее по спине.

– Уже в-все? – спросила та.

– Не открывай глаза, – сухо сказал Косичка, выводя ее из камеры.

– Я п-помню, – обиженно буркнула девочка.

– Стой и жди.

Липкуд отцепил от пояса стражника ключи, запер дверь и просунул связку в решетку водостока. Пусть повозятся, прежде чем достанут их.

Как и ожидалось, карцеры по бокам коридора пустовали. Косичка уже понял, что эту часть тюрьмы нелегально используют для пыток и увеселений богачей, поэтому никто не среагировал на крики. Ни ночью, когда вопила Элла, ни сейчас. Подвал был куплен, и на все происходящее здесь закрывали глаза и затыкали уши.

Липкуд не побоялся оставить свидетелей в живых. Он лишил их способности говорить, повредив голосовые связки. Откуда-то Косичка знал, что они называются именно так, хотя не разбирался во врачевании. Мысль возникла в голове странной вспышкой, будто Липкуд заново прочел книгу, которую смутно помнил, но не мог процитировать из нее ни строчки. Элле он соврал, что ее песня свершила чудо и их выпустили из тюрьмы. Порченая, конечно, поверила.

– Мы же пойдем на площадь? – спросила она с надеждой, когда они вышли на улицу.

– На площадь? – не сразу сообразил Косичка. – А… да, пошли.

Завтра должно было наступить затмение, значит, пришло гуляльное время, когда жители Царства Семи Го р не спали ночь напролет и весь следующий день, чтобы черные сутки, проведенные во сне и отдыхе, миновали быстрее. Эта традиция устоялась в городах, где особо нечем было заняться. В селах и деревеньках всегда находилась работа, да и наличие скотины не давало хозяевам сладко сопеть дольше положенного.

Раньше Липкуд обожал гуляльные площади, где местные умельцы развлекали жителей вкусной едой, торговыми палатками, скамьями с настольными играми, выступлениями и хороводами. Косичка слышал, что в остальном мире подобное устраивают только в праздники, а праздники там редки, как хвостатые звезды. Поэтому он обожал Царство Семи Го р и жалел несчастных иностранцев, которые вечно хмурились, ибо жизнь у них была блеклая и безрадостная.

Но сегодня вечером певун смотрел на улицы Эль-Рю другими глазами. Здесь все так же мерцали под козырьками разноцветные фонари и ходили ярко одетые люди. Скворчало на углях мясо, ошеломительно пахшее пряностями с острова Шаури. Липкуд попробовал приправленное ими жаркое только однажды и запомнил не столько блюдо, сколько рассказы повара об удивительном клочке суши между Намулом и Ноо, где выращивают особенные специи, вкус которых не повторит ни одно государство мира. Может, он и обманывал, но Липкуд никогда этого не проверял. Он больше не ел говядины на углях, потому что хотел сохранить в памяти тот первый раз, когда отец расщедрился на дорогое угощение и купил им с матерью по целой чашке ароматных ломтиков.