Черная гора - Рекс Стаут

Позже мы поспорили с Вулфом, и я выиграл. Этот спесивец почему-то вбил себе в голову, что справится с задачей лучше, если пойдет к албанцам один, без меня. Аргументировал он этот вздор тем, что, оставшись с ним с глазу на глаз, албанцы будут более откровенными, чем в присутствии еще одного лица. Собственно говоря, спором я бы это не назвал, потому что препираться не стал. Я просто сказал — ничего не выйдет, поскольку в пещере к обеду подадут только холодную кашу, а в крепости, если верить Пашичу, могут готовить вполне приличную пищу.

Потом меня постигло разочарование. Лишь нацепив рюкзак, я сообразил, что для того, чтобы спуститься в указанном направлении к албанской границе, нам придется сначала воспользоваться треклятой козьей тропой. А я-то, одурев от холода, почему-то решил, что возвращаться нам уже не придется. Впрочем, провожаемый семью парами глаз, не считая Вулфа, я преисполнился решимости не ударить в грязь лицом и постоять за честь американских мужчин-первопроходцев, так что стиснул зубы и показал все, на что был способен. Мое счастье, что я спускался спиной к любопытной публике. Оказывается, карабкаться по крутому откосу над зияющей пропастью куда проще в кромешной тьме, чем при дневном свете. Хотя еще проще вообще не карабкаться.

Потом, когда спуск закончился, было уже легче. Физическая нагрузка и солнечные лучи сделали свое дело — я понемногу оттаял. Достигнув ручья, мы устроили привал и перекусили. Я сказал Вулфу, что за пять минут успею ополоснуть в ручье ноги и надеть свежие носки, — Вулф возражать не стал, сказав, что торопиться нам некуда. Вода, как и следовало ожидать, оказалась ледяной, но все же это была вода. Вулф сел на валун и принялся жевать шоколад. Он сказал, что до Албании осталось метров триста, но граница до сих пор не размечена, поскольку спор о том, по какой речушке ее провести, тянется уже несколько столетий. Он также указал мне место, с которого Косор наблюдал в бинокль за жизнью в римской крепости, и добавил, что сегодня Косор почти наверняка будет снова вести наблюдение с той же точки.

Я осведомился о состоянии его ног, и Вулф ответил:

— При чем тут ноги? Каждая мышца, каждый нерв в моем измученном теле вопят и стенают о пощаде. Никакими словами не описать моих мук, так что говорить об этом я не стану.

Потеплело уже настолько, что мы сняли свитера, прежде чем двигаться дальше. Пять минут спустя мы оказались на албанской территории, завернули за выступ скалы, и я увидел крепость. Она высилась напротив громадного скалистого пика, с которым почти сливалась. Тропинка, по которой мы шли, исчезала в крепости. Впереди журчал ручей, а в стенах зияли внушительные щели.

Никаких признаков жизни не наблюдалось. Поскольку Вулф решил, что мы должны войти в крепость и представиться, объяснив, что мы всю жизнь мечтали работать на Кремль и теперь наши мечты наконец сбываются, мы направились прямиком к большой деревянной двери, стоявшей нараспашку. Когда нам оставалось пройти ярдов пятнадцать, изнутри послышался истошный вопль, громкий и протяжный. Кричал мужчина. Мы остановились как вкопанные и переглянулись.

Вопль повторился.

Вулф мотнул головой влево и двинулся в сторону бреши в стене. Я последовал за ним. Мы забрались в разрушенную комнату и приблизились к двери, о которой рассказывал Пашич. Дверь была чуть приоткрыта, и из коридора слышались голоса. Почти в ту же секунду раздался очередной пронзительный вопль.

— Они внизу, — шепнул Вулф. — Пойдем посмотрим.

Я пожалел, что не прихватил с собой кинокамеру. Трудно даже описать, на что походили движения Вулфа, который отчаянно старался идти на цыпочках, чтобы не шуметь. Дойдя до конца коридора, мы свернули направо, сделали шагов десять по узкому темному проходу и оказались на площадке перед уходящей вниз лестницей. Голоса и впрямь слышались снизу. Вулф принялся спускаться бочком, по-крабьи, прижимаясь спиной к стене. Какая удача, что ступеньки высечены из монолитного камня, подумал я, представив протестующий скрип деревянных ступенек, по которым топала бы носорожья туша массой в одну седьмую тонны. Спуск на цыпочках занял у нас минут десять — так мне показалось. Хотя потом я пересчитал: пятнадцать ступенек, секунд по пятнадцать на каждую — нет, всего две с половиной минуты.

У основания лестницы было еще темнее. Мы повернули налево, туда, откуда слышались голоса, и увидели пятнышко света, пробивавшееся сквозь стену. Приблизившись вплотную, мы разглядели, что свет проникает через круглую дырочку в деревянной двери. Вулф склонился к двери и заглянул в отверстие, стараясь не слишком приближать к нему лицо. Оттуда доносился громкий мужской голос. Вулф чуть посторонился и приложил к двери ухо. Восприняв его жест как приглашение, я в свою очередь приник к отверстию.

В комнате находились четверо мужчин. Один из них сидел на стуле спиной к нам. Второй не сидел, не стоял и даже не лежал. Он висел. Веревка, туго обмотанная вокруг его запястий, была привязана к свисающей с потолка цепи, а ноги болтались дюймах в шести над полом. К каждой лодыжке тоже были привязаны веревки, за концы которых тянули двое молодчиков — один вправо, другой влево. Ноги несчастного были растянуты на добрый ярд. Его лицо распухло до неузнаваемости и было так искажено, что прошла почти минута, прежде чем я сумел его опознать. Это был Петер Зов, человек с расплющенным носом, покатым лбом и низким вкрадчивым голосом, которого мы встретили в конторе Госпо Стритара и который сказал Вулфу, что он человек действия. Что ж, что касается действия, Петер в нем как раз участвовал, а вот голос его, надорванный дикими воплями, впредь наверняка лишится по меньшей мере части медоточивости.

Человек, сидевший на стуле спиной к нам, замолчал, а двое палачей снова потянули за веревки. Расстояние между ступнями несчастной жертвы расширилось до четырех футов, потом до четырех с половиной, до пяти — теперь уже никто на свете не опознал бы Петера Зова. Еще дюйм, еще — и Петер снова истошно закричал. Веревки ослабли.

— Так не пойдет, Петер, — укоризненно произнес сидевший. — Ты, похоже, уже сообразил, что достаточно тебе как следует завопить — и тебя отпускают. Сейчас ты перестарался и крикнул преждевременно. Кстати, твои вопли звучат не слишком музыкально, и нам, пожалуй, придется заткнуть твою пасть кляпом. Ты не возражаешь?

Петер Зов промолчал.

— Повторяю, Петер, — произнес сидящий на стуле, — ты зря думаешь, что все уже кончено. Вполне возможно, что ты нам еще пригодишься, но для этого ты должен убедить меня, что говоришь правду. Я человек терпеливый. Большинство сведений, которыми ты нас пичкал, оказались никуда не годными, а попросту — ложными. Ты провалил ответственное задание, которое мы тебе поручили, и твои оправдания кажутся мне неубедительными.

— Это не оправдания, — пробормотал Петер Зов.

— Нет? А что же тогда?

— Это факты. Я говорю правду.

— Ерунда. Отвяжи его, Буа.

Человек слева от говорившего отпустил веревку, повернулся к стене, отвязал обмотанную вокруг крюка цепь и стал постепенно отпускать ее, пока ноги Петера не коснулись пола.