Сибирская жуть-6. Дьявольское кольцо - Андрей Буровский

Это вообще был очень пестрый лагерь. Скажем, многие дворяне и офицеры оставались монархистами. Многие помещики вообще отказывались понимать, почему в стране произошла революция, почему крестьяне перестали вдруг любить помещиков. А большинство горожан, и специалистов, и буржуа, прекрасно понимали — почему и были сторонниками конституции и введения аграрных законов. Даже в армии эти люди постоянно ругались между собой — хотя и вяло.

Другое название было фашисты — и оно было еще более неточным. Главное, что объединяло этих людей, лежало вне партий и политических программ. Все они хотели сохранить свою страну и свою культурную традицию. Они не воспринимали красной пропаганды и не хотели ставить эксперименты над своей страной и своим народом.

Война, которая начиналась между этими двумя лагерями, по своему содержанию была гражданской войной белых и красных.

Оба политические цвета восходили ко временам французской революции. Белые стали называться по цвету лилий на королевском гербе. А красные назвались так по цвету фригийского колпака. Почему именно фригийский колпак так потряс воображение «революционных французов», с каких щей он стал вдруг символом свободы?.. Но, во всяком случае, и потряс, и стал. У Василия Игнатьевича (и у него ли одного!) красные могли ассоциироваться с чем угодно, только не с фригийским колпаком. Хотя название и Василий Игнатьевич, и многие другие считали на редкость удачным.

В 1930 году в Испании возникло два правительства; одно из них пришло к власти конституционным путем и присягнуло первой испанской конституции 1876 года.

А 17 августа 1930 года коалиция республиканских и социалистических партий создала Революционный комитет, и это было так похоже на противостояние Временного правительства — и Советов…

И Испания несколько лет шла по пути развала, распада и гибели. Счастьем для страны стало то, что в ней была большая армия. Испания пыталась быть империей и воевала и в Америке, и в Африке. Для решения имперских задач нужна была армия, а армия порождала еще один тип противостояния: между армией — и остальным обществом.

Но солдат и офицеров было много, армия стояла во всех крупных городах, армия была способна решать многое. Поставив целью сделать революцию, армия могла осуществить ее в считанные недели. Счастье Испании (и всей Европы) — армия сделала другой выбор…

18 июня 1936 года прозвучало знаменитое: «Над всей Испанией чистое небо». И люди, до смешного похожие на русскую Белую гвардию, начинали делать то же самое — неумело, вразброд, порой неуверенно, спасали Веру, Цивилизацию и свое несчастное, залитое кровью, рычащее ненавистью Отечество.

В Испании Белое движение началось, как движение военных — в точности как и в России. Генерал Франко к моменту восстания был командующим армией в Марокко. Эту армию он и поднял, и бросил на республиканцев. В армии были разные люди и из разных слоев общества, но армия пошла за своим генералом.

Правда, армия была в Марокко, а война шла в Испании. Генерал попросил помощи у Германии. Германия дала самолеты, создала авиамост в Сарагосу. Первый авиамост в истории человечества. Несколько дней подряд не остывали двигатели самолетов. Механики боялись, что нагрузки на металл окажутся губительными… Но самолеты выдержали, люди — тоже. Через несколько дней армия Франко, восемь тысяч человек, была в Сарагосе.

Испанские белые попросили помощи у Германии и Италии. И они получили помощь, и притом самую реальную. Была помощь добровольцев — тех европейцев, которых тошнило от красной пропаганды и которые не намерены были ее больше терпеть даже в другой стране.

Помощь республике оказал Сталин. Машинами, оружием, людьми. Испания была наводнена агентами НКВД, партийными работниками, целыми полками «добровольцев». Со всей Европы ехали коммунисты и анархисты — на помощь республике. Создавались интербригады — из граждан чуть ли не 50 стран.

Гражданская война в Испании вовлекла в себя множество людей, не имевших в Испании никаких собственных или семейных интересов. Людей, которые в начале событий вообще плохо представляли себе, где находится эта самая Испания, и воевавших только потому, что в ней шла война белых и красных; они оказались вовлечены в эту войну в силу разных причин: кто — по глубокому нравственному убеждению, кто — против своей воли; кто — делая политику; кто — посвятив себя мести. Вся Европа воевала здесь. Здесь продолжали воевать друг с другом те, кто начал еще двадцать лет назад.

Василий Игнатьевич был в числе очень, очень многих… Он захотел быть здесь потому, что увидел, наконец, возможность делать то же, что и в Прибалтике, но в совершенно другом, качественно другом масштабе. Здесь появилась возможность не просто нападать, бить исподтишка и уходить. Здесь появлялась возможность наступать, закрепляя за собой захваченное, и, может быть, даже выиграть. Все это было удивительно, действовало освежающе и било в голову, как молодое вино.

— Ты сущий бесумец, — качал головой, сомневался Янис Кальнинш, — ты не смошешь делать ничего, где всякий дерево чушой…

— А здесь я что могу?

— Сдесь ты мошешь нормально шить, если только немного сахотеть…

Акцент Кальнинша усиливался, Янис сопел и пыхтел трубкой. Он не хотел понимать. А Василий Игнатьевич все сильней и сильней хотел ехать.

Во-первых, там он мог мстить — и в масштабах совсем уже других. Во-вторых, там могли выиграть белые — если не на его Родине, то в другой стране, под другими звездами. В-третьих, ничто не держало. Дело, работа, что-то важное, что жалко бросать? Этого у него не было — в какой-то мере по его же вине… По его выбору, если уж точно.

Душевные связи? Давно уехал в Германию отец — искать приснопамятное кольцо. Благо, жил там друг с лучших времен, Эрих фон Берлихинген, и он обещал помогать. С братом душевных связей не было. Оставался немолодой мудрый Янис, русский профессор и внук латыша… И это все. Дружба с Янисом не стала бы причиной не пойти на большую войну.

А других знакомств и связей не было — Василий Игнатьевич и не заводил их. Какой смысл, если через месяц, через два именно в его голову влепится пуля ворошиловского стрелка? Если вот завтра прямо в «Пестром крабе» или на улице в него выстрелит советский диверсант?

К его годам, как правило, мужчины обрастали связями, которые уже непросто рвать. Исчезни они — и многие судьбы окажутся искалеченными. У Василия их не было, и ему было намного легче. Перекати-поле, без семьи, без прочной работы, без постоянного адреса, он мог собраться на войну, совсем не тратя много времени. Такие, как он, могли подняться мгновенно, за день, за два… Не оставляя следов. Взрослый, но не старый. Где-то работал… но не на ответственной работе. Исчез — и ничего не изменилось. Ни жены, ни детей. Искать некому и незачем. Ждать тоже некому и незачем.

Разумеется, какой-то след Василий Игнатьевич оставлял, как ни старался. Слишком крупный человек, он не мог быть совсем незаметен. И если он исчезнет бесследно, у нескольких человек в Риге все-таки защемит сердце. И у братца Николая, и у друга, Яниса Кальнинша. И у одной молодой дамы, вдовы, с которой жил разумно, не появляясь слишком часто, не давая никаких обещаний. Если он и оставил след в ее жизни, то не по своей воле. Он не хотел… Он не виноват, что его слишком много, что к нему тянутся люди.