Прописные истины - Сергей Темирбулатович Баймухаметов

Что значит «вообще», Егоров не понял, но парень ему вроде понравился.

— Так куда вы едете? — спросил он, уже догадываясь, что ему скажут.

— К Марье Федоровне, — сказала жена. — У нас с Леной отпуск, и мы решили дней десять пожить у Марьи Федоровны. А там посмотрим.

— Я так и думал, — сказал Егоров. — Но это же смешно — в лес с чемоданами ехать, как на курорт. И потом, надеюсь, ты догадаешься сказать, что я в командировке и потому ты приехала одна, без меня.

— Зачем, — сказала жена. — Люди должны знать правду.

— Господи, да при чем тут правда, — начал злиться Егоров. — Марья Федоровна нас два года не видела, и еще столько же не увидит, и ей дела до нас нет, мало ли у нее таких, как мы. Так зачем человека в дурацкое положение ставить, вынуждать на расспросы, сочувствие и так далее. Пусть для нее останется все так, как было.

— Она будет в еще более дурацком положении, если после меня ты к ней приедешь… с кем-нибудь, — с нажимом произнесла она последнее слово. — Если уже не приезжал.

— Да нет же… — сказал Егоров. — Как ты можешь думать…

— Ребята! — вмешался Рид. — Кончайте спорить. Давайте лучше чего-нибудь. — И он достал из сумки складной стаканчик и все остальное.

— Давай, — согласился Егоров.

Они славно посидели в тамбуре, потом перешли в вагон, в угол, и говорили о пустяках.

— Постойте, — спохватился вдруг Егоров. — А как вы до Марьи Федоровны добираться будете?

— Как обычно, — сказала жена, — на автобусе.

Егоров взглянул на часы. Электричка приходила на конечную станцию в шесть десять. А последний автобус уходил со станции в сторону Лопатина ровно в шесть.

— Не успеваете, — сказал он. — Если только автобус не задержится.

— Как-нибудь, — сказала жена. — В гостинице переночуем. А утром уедем.

— Да, — сказал Егоров. — На станции полно гостиниц, и все пустые.

— Тогда на вокзале, — сказала жена.

— Холодно уже, — сказал он. — Август. В ваших одеждах только на улице ночевать…

— Ты везешь людей, — сказал он, сдерживая себя. — Понимаешь: везешь людей. И неизвестно куда, неизвестно на что. Ты хоть знаешь, как до Марьи Федоровны добраться, не заблудишься в лесу?

— Нет, — сказала она. — Не помню. Доберемся…

— Ну знаешь, — Егоров развел руками.

— А ты не злись, — сказала жена. — На женщин злиться нельзя, тем более на просто знакомых женщин.

— Да я не злюсь. Но надо же хоть немного рассудок иметь.

— Давно ты таким рассудительным стал. Кстати, к Подольску подъезжаем.

Народ задвигался, набился в проходе, оттеснив их к самому окну. И Егоров решился: а что делать, пропадут ведь.

— К черту Подольск, — сказал он. — Я с вами еду, а то пропадете ни за грош.

— А командировка?

— При чем тут командировка? Что я, с вами всю оставшуюся жизнь в лесу сидеть буду? Довезу до места и завтра вернусь.

— Смотри, старик, — сказал Рид. — А то ведь действительно едем неизвестно куда…

На конечную станцию электричка пришла вовремя, без опоздания.

— Вы с вещами через мост идите, — распорядился Егоров. — А я прямо отсюда на площадь выскочу и автобус задержу, если не ушел.

Он спрыгнул с платформы, перед носом маневрового тепловоза проскочил через пути и выбежал на площадь. Автобуса уже не было.

— Нету, ушел, — объяснили ему женщины на остановке. — Мы тоже чуть-чуть опоздали, бежали — передыху нет…

— А чего же вы ждете?

— А так, — сказала одна из них. — Ждем…

Подошел Рид с двумя чемоданами. За ним жена и Лена.

— Ушел, — сказал Егоров. — Пошли к ресторану, а то передыху нет. Сейчас кто-нибудь из коршунов объявится.

Не успел он сказать это, как «коршун» объявился. Это был высокий мужчина в светлой парусиновой куртке. На пальце он вертел-брелок с ключами.

— Куда? — спросил он.

— В Лопатино, — сказал Егоров.

— Пятнадцать, — сказал «коршун», щеголяя краткостью слога.

— Десять, — в тон ему сказал Егоров. — Мы сейчас пойдем передых сделаем, а ты пока подумай.

Он взял из рук Рида чемодан, отнял у Лены сумку и увлек их к ресторану.

Егорова несло. Он понимал, что его несет, но остановиться не мог. Стеснительный, боящийся продавцов, таксистов и всех подобных власть имущих, он в такие минуты, когда несло, все делал решительно, уверенно, и все ему удавалось. «Хозяин жизни», — полупрезрительно называл он себя потом, вспоминая.

Вход в ресторан был внутри вокзала, в левом крыле. У высоких деревянных дверей слонялись какие-то унылые люди, пол был усыпан невыметенными опилками. В вестибюле навстречу им вышел из своего закутка швейцар, низенький плотный дядька в форменном картузе, натянутом на уши. Увидев Егорова, он замер настороженно, потом посторонился, изобразив рукой что-то вроде приглашающего жеста. У входа в зал, слева, висело на простенке большое овальное зеркало, а под ним — столик, накрытый серой скатертью.

— Вот здесь и располагайтесь, — сказал Егоров и прошел в зал. Там почти никого и не было, мужики густо толпились у буфетной стойки. Розлив, — догадался Егоров. — Это надолго. И прошел вперед. Поймав взгляд буфетчицы, он щелкнул над головой пальцами, протянул ей деньги и показал: две, и кивнул. Буфетчица через головы протянула ему две бутылки водки. Он улыбнулся ей и пошел к вестибюлю. Мужики в очереди смотрели ему вслед с уважением.

В вестибюле жена и Лена сидели у стола, а Рид стоял, прислонившись к дверному косяку. Напротив него, у своего закутка, стоял швейцар.

— Отец, — сказал Егоров, показывая рукой на стол. — А где все остальное, отец?

Швейцар засуетился и быстренько вынес из своего закутка пять фужеров. Потом, поколебавшись, два яблока на тарелке.

— Сервис по-походному, — сказал Егоров и разлил, первый фужер протянул швейцару.

— А теперь что? — спросила Лена. Похоже, они о чем-то без него говорили и, кажется, ни до чего не договорились.

— А теперь на площадь, — сказал Егоров. — Там коршун ждет.

— Так он и ждет, — сказала жена. — Кстати, почему ты его коршуном зовешь?

— Ну, орел, — сказал Егоров. — Стервятник. Не все ли равно.

«Коршун» ждал их на площади.

— Ну что? — спросил Егоров.

— Поехали, — сказал «коршун» и повел их к машине, к красному «Москвичу». На стоянке у вокзала, в ряд, стояли «Москвичи» и «Жигули», и хозяева их, «коршуны», бродили вокруг, вертя ключи на пальцах.

Когда они выехали из города, солнце было на закате, в приоткрытое окно тянуло первой августовской прохладой. Жена сидела впереди, они втроем — сзади. Все как-то успокоились, обмякли. Только Егоров по-прежнему был на взводе. И, кажется, его напряженность постепенно передалась другим. Рид полез в сумку и звякнул посудой.

— Вовремя, — сказал Егоров. — А то скоро начнется Калужская область, а