Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма - Александр Логачев

— Можно! — крикнул старшина.

Можно так можно. Командир и боец Иванов избавились от противогазов. Дышать стало легче, задышать захотелось полной грудью, но полной грудью побаивались. Глазами, которым вернулся полноценный обзор, они еще раз, внимательно оглядели лагерь.

Еще дымящееся кострище, таганок, котелок над остывающими углями, заготовленные дрова, брошенный рядом топор. Меховая куртка, валяющаяся, как медвежья шкура, у входа в палатку. Рюкзаки, оружие, зеркало, пристроенное к дереву, горсть патронов на утоптанной площадке лагеря, — остатки незатейливого солдатского быта. И — капитан быстро подсчитал — одиннадцать убитых. Никаких противогазов — все указывало на то, что у финнов их просто не было.

Расчет оправдался, иприт застал финнов врасплох и неподготовленными к химической атаке. Вон сколько брошенного оружия и одежды. Видно, вдели ноги в лыжи, сдерживая дыхание, прикрывая рот и глаза какой-нибудь тканью. В панике, кто в чем и с чем на руках оказался, спасались бегством, боясь, что сейчас начнутся предсмертные спазмы. Но эти одиннадцать погибли не от удушающего воздействия, или не только от него одного — на одежде следы осколочных попаданий. У двоих, повалившихся друг на друга чуть поодаль, на лыжне, ведущей куда-то в лес, темнеют на белой ткани черные пулевые входы. Прорвалась сюда чья-то очередь. Моя, скорее всего, подумал Шепелев, я бил с самой высокой точки.

— Там еще, — рукой показал Иванов.

Еще один уходил в лес по сугробам без лыж. Углубления в снегу через равные промежутки указывают его путь. Уйти удалось недалеко. Что его настигло сказать невозможно. Отсюда — мешают кусты — видно только руку, окоченевшую поднятой вверх, по которой сполз синий свитер.

Где остальные? Раз не входили в их снаряжение противогазы, должны были бежать сломя голову, у кого куда получится. Значит, расползлись по лесам и пока не сползлись, не пришли в себя по отдельности, надо действовать.

Капитан выстрелил из ракетницы, зажег в воздухе еще один сигнальный огонь. На сей раз для своих. Сигнал должен быть понят как «мы выходим на простор, прикрывайте».

7

Финн ему что-то кричал. Наконец-то, после нескольких Левиных обращений на немецком, враг решился выдать свое присутствие голосом. Враг находился по ту сторону дороги. Надежно слившись с белизной земли.

— Кука олет? Олетко саксалайнен? Кука хюёккаси мейдян килппуун?[31] — донеслось до Левы.

Сержант Коган содержания обращения, естественно, не понял, но счел невежливым промолчать:

— Ich bin der deutsch Soldat, ich erfüle eine Sonderaufgabe. Wer sind Sie? Sie Sind Russe? Sie Sind Finne?[32]

Лева знал, что произношение у него никакое, но почему-то сейчас это его не особенно расстраивало.

— Мисся йоуккоси он? — ответили ему. — Митя тапахтуу?[33]

Беседовать так можно было до бесконечности. А что делать, спросил Лева сам себя. Выстрелить гранатой? Так промахнусь, конечно. Говорили Леве «пулемет забудь в укромном месте, придешь к нему, отстреляв гранаты, а вот винтовку возьми с собой». Но он не взял. Слишком устал он за ночь от переноски тяжестей. Теперь из оружия при сержанте госбезопасности имелся карабин с гранатометной насадкой, гранат полный вещмешок и запас холостых патронов. Боевых патронов к карабину им вчера обнаружить не удалось. Видимо, прежние хозяева и не собирались употреблять его для стрельбы патронами. Еще у Левы на ремне под курткой висел финский нож в кожаных ножнах, снятый с одного из убитых шюцкоровцев. У всего отряда имелись теперь такие ножи.

— Хей, олекто юксин?![34] — прилетело с той стороны дороги.

Лева понял только «эй» и — видимо, от сильного волнения — ответил сложной, но крайне миролюбивой, репликой из немецкого разговорника для советских туристов, по непонятной причине намертво засевшей в голове:

— Ich interesiere mich für die Arbaitstagdauer in Ihrem Land![35]

«Эх, была не была! Нельзя так дальше сидеть в снегу, ничего не делать, своим не помогать. А наши там, может быть, гибнут, им нужна подмога. Я же сержант госбезопасности, а не трусливый новобранец».

Маскировка на нем финская, белый капюшон куртки закрывает советскую ушанку с эмалевой пятиконечной звездой. Рукавицы в кармане, на руках вязаные перчатки, принадлежность которых к какой-либо стране, посчитал Лева, определить невозможно. Лыжи на нем наши, но без опознавательных надписей и советской символики, выдать не должны. А вот валенки, торчащие из-под белых штанов? Впрочем, финн вряд ли может знать, во что обуты немцы. Вот, например, он, Лева, не знает. Или могли же фашистам выдать нашу обувь, посчитав ее самой надежной для зимы? Вещмешок следует снять и втопить в снег у дерева. Мешок до последнего шва наш, родной, опознаваемый без труда как русский, у немцев такого быть не может. Кажется, все.

Поглубже натянув капюшон на ушанку, Лева вышел из-за дерева, выбрался на дорогу и поднял над головой карабин с гранатометной насадкой. Пошел дальше.

Очень и очень страшно. Хочется метнуться назад под защиту дерева. Плохо идут ноги, не слушаются. Ай-яй, какую глупость он сочинил. Сейчас хлопнет в лесу напротив и в груди застрянет маленький свинцовый кусочек. И какая же будет боль.

Лева добрался-таки до середины дороги и положил на нее карабин-гранатомет. Руки вверх, как тянуло, он не поднял. Еще неверно поймут. Он не сдается, он предлагает немецко-финскую дружбу. Он опустил руки по швам.

— Freudschaft, Hitler, Mannerheim[36].

Он стоял неподвижный, но живой. Никто не стрелял. Но никто и не спешил навстречу. Чего ж ты боишься, разозлился Лева. Перед тобой невысокий, не богатырской ширины немец, еще и в очках.

Какой же я шлимазл, вдруг запоздало спохватился Лева. Надо было по-английски заговорить! Англичане же собирались посылать в Финляндию войска, он бы и подумал, что уже прислали…

Зашевелился сугроб возле дороги. Поднялся. В белых руках белое оружие. Очертаниями оружие более всего походило на их «Суоми». Почему белое? Ах да, Ильинскому же тоже обматывали винтовку бинтом. Лева видел, что его держат под прицелом. Но, странно, страх уходил. Наверное, оттого, что финн тоже показал себя. И даже тоже выбирается на дорогу. Осторожно выбирается, чтобы не пропустить ни малейшего движения незнакомца. А Лева уже дольше не мог терпеть. Щеки промерзли насквозь и взвывали тупой болью омертвения. Пуля так пуля. Сержант Коган поднес руки в вязаных рукавицах к лицу и принялся тереть шерстью о кожу. Вместе со щеками пришли в движение, заскакали, задеваемые пальцами, на переносице очки. И наконец слетели на дорогу. Когда Коган поднял их, то увидел, что финн уже находится прямо перед ним.