Черный конверт пуст… Как обрести истинную силу и тайные знания - Дмитрий Чарков

– Да этот чугунный диск над твоей башкой – он как локатор в небе: все должен принимать и отражать.

– Откуда тебе на фиг знать?

– Да так… знаю, и все.

– Ну и чего делать-то будем?

Семен помолчал, раздумывая, затем ответил:

– Подождать нужно. Сейчас сколько времени? Около десяти вечера, наверно. Там уже похолодало, так чего нам вообще туда выползать?

– Так на базу надо, там же и жрачка, и манатки все…

– Да ладно, помрешь, что ли, если не поужинаешь? А на манатки твои никто и не позарится.

Митя попробовал было плечом приподнять крышку, но сил у него оказалось маловато для такой затеи, и он ее оставил, спустившись осторожно вниз. Оглядевшись, Семен обнаружил у стены сваленные в кучу алюминиевые и фанерные коробки из-под каких-то деталей: видимо, недавно в этом тубе что-то ремонтировали и, как всегда, оставили после себя реквизит. Он перевернул пару ящиков, смастерив своеобразное кресло, и растянулся на них, разминая уставшие ноги. Товарищ последовал его примеру.

– А сколько ждать-то будем? – спросил он, располагаясь рядом.

– Да отдохнем маленько и двинем дальше, – заверил его Сеня, закрывая глаза. Свеча мерно горела на полу между ними, откидывая на стены причудливые тени.

– Ты сам откуда? – немного погодя спросил Семен.

– Из Павшино, – откликнулся Митька.

– А как на улице очутился?

– А как мы все сюда попали? Кого водка, кого жадность, кого что…

– Жадность-то при чем тут?

– Да при всем: хотелось подороже продать и подешевле купить. Квартиру-то. Тогда не знал еще, что для таких предприимчивых уже специальная бригада рыщет по объявлениям, на вид все вроде как порядочные, приличные люди, понимаешь? Мне вот, например, втюхали покупателя, который якобы хотел обменять свою хату в Москве на частный дом. Дескать, любовь у него к женщине, так он хочет поближе к ней быть. Даже показали мне бабу на улице и хахаля этого. Конечно, у меня глаза от такой удачи на лоб полезли, сам посуди: обменять барак на отдельную квартиру с чисто символической доплатой! Это потом только я прочухал, что специально для меня они спектакль разыграли: женщина-то настоящая, а мужик подставной: прилично одетый, с сединой и бородкой такой, профессорской. Он просто на моих глазах, видать, клеился к ней, а со стороны впечатление было, что ухаживает: цветы дарит, под ручку водит. А потом и ко мне на переговоры пришел: выручай, мол, я уже год здесь сторожу жилье на продажу, и ты – находка и спасение всей жизни. Могут они, конечно, найти гнилушку в человеке: не лестью, так деньгами, не деньгами, так напором. В общем, ударили мы с ним по рукам. У меня были, конечно, кое-какие сомнения, я даже к юристам хотел сходить, но риэлторша сказала, что, типа, давай-давай, ты на сделке хорошо заработаешь, как раз хватит на гонорар юристу; вот я и не пошел. В те времена все через конторы какие-то делали.

– Ну а бумаги-то сам подписывал? Не глядя, что ли?

– Да ведь они у меня доверенность взяли, вроде как на ведение дел по подбору вариантов, к нотариусу какому-то водили. А потом оказалось, что – фьють! – свою-то продал, а взамен купил квартиру в… Да ну, не хочу вспоминать больше.

– А родственники твои?

– Жена ушла еще в молодости, дочь где-то с ней есть… Но кому я сейчас такой нужен? Не жене, это уж точно, а дочке сейчас семнадцать только, а как я приду к ней бомжом и скажу: вот, родная, принимай отца-археолога, только что из-под земли вернулся; а все, что мать про меня нагородила, – фигня. Так, что ли?

– Пожалуй, так не прокатит.

– Да никак не прокатит. Думаешь, я не ломал себе голову? И к одним сунулся, и к другим, и к третьим, да кому на фиг это надо? На работе жить пытался, барахло в служебном гараже пристроил, так его растащили, не мог же я дежурить там круглосуточно.

– А ты кем работал?

– Водителем.

– И что, уволили?

– Три месяца тормошили с пропиской, а потом извинились, сказали, прости, Петрович, хороший ты человек, но без штампика. А меня потом все это так достало, сил не было – хотел удавиться, да не смог: жадность опять остановила, жадность до жизни, ради нее только и не удавился тогда. А человек – он ко всему привыкает. И к колодцам тоже.

– Да-а…

Митя продолжал:

– А мне иногда охота в тюрьму – по зиме особенно.

Семен взглянул на него с интересом:

– И как – получалось?

– Не-е, в самый последний момент думаю: ты, дурак, что собрался сделать? И все, на месяц успокаиваюсь. Потом опять то же самое, и так уже четыре года.

– Е-е, – протянул Семен, – я столько не выдержу.

– А куда ты денешься? – спокойно ответил приятель. – Я тоже поначалу думал, что не выдержу и месяца, а потом… – Он махнул рукой и отвернулся.

Семену показалось, что его товарищ плачет – тихо, по-собачьи. Он ничего не стал больше говорить и молча лежал, перебирая в голове обрывки своих детских воспоминаний: двор, детский садик, футбол, что-то из школы. Это было похоже на калейдоскоп, переворачиваемый в руке: кусочки мозаики складывались в разнообразные картинки, но цельного сюжета не проявлялось. Он снова лег на спину и увидел на потолке каплю конденсата, собирающуюся оторваться от поверхности и устремиться вниз, прямо к его лицу. Семен закрыл глаза и напряг изнутри свое зрение, пытаясь сквозь веки уловить очертания этой капли, заставить ее замереть, в то же время ожидая ощутить на своем лбу легкий «чпок» от ее прикосновения, но ничего не происходило.

Он помолчал минуту, а потом произнес:

– Мить, а ты не переживай особо-то – живы, и слава богу, у многих и этого нет.

– Да я привык уже, чего тут переживать? Гнобит только, что до конца дней своих по колодцам придется шастать, – это ли жизнь? А так сидел бы я сейчас на кухне в своей берлоге, ругался бы с Люськой, ворчал на бабу Свету: вечно она надымит папиросами на всю квартиру – ей уже под девяносто, а пыхтит, как паровоз.

– А ты курил?

– Да попробовал пару раз – ничего интересного, лучше стакан водки накатить. А ты?

– Нет. Да и где бы теперь на это еще деньги брать: на пожрать бы чего наскрести, не до сигарет уже.

– Это точно. У меня тут, кстати сказать, от батона немного осталось. – Митя достал из кармана куртки кусок батона, завернутый в целлофановый пакетик. – Перекусим, может?

– Давай, – с благодарностью согласился Семен и подсел поближе.

Батон пах выпечкой, и его приятно было ощущать у себя во рту, тем более в контрасте с окружающей плесенью.

– А ты что все молчком да молчком? Или думаешь, мне не понять? – спросил Митька, жуя свой кусок.

– Ничего я не думаю. Это в тюрьме за жизнь трепятся, а мы вроде как на свободе. У тебя свое, у меня – мое.