Хрустальный грот - Мэри Стюарт

Поваренок, которого ради меня вытащили из теплой постели, даже не взглянул на меня. Разложив еду по блюдам, он поспешно вычистил очаг, еще быстрее выскреб сковородки и, бросив вопросительный взгляд на Кадала, зевая, пошел досыпать. Кадал лично обслуживал меня. Он даже достал из пекарни хлеб последней выпечки. Суп был приготовлен из каких-то моллюсков — самой распространенной пищи в Малой Британии. Он источал изумительный аромат. Никогда не ел ничего подобного, думал я, пока не принялся за хрустящего цыпленка, зажаренного в масле, и приготовленные над огнем сосиски с совершенно непередаваемым вкусом приправ и лука. Я насухо вытер тарелку куском свежего хлеба и с аппетитом доел его. От блюда с сушеными финиками, сыром и пирогами с медом пришлось просто отказаться.

— Нет, благодарю.

— Достаточно?

— Да. — Я отодвинул тарелку. — Не ел в своей жизни ничего вкуснее. Спасибо.

— Да, уж. Говорят, что голод — лучшая приправа. Надо сказать, что и пища здесь хорошая. — Он принес холодной воды и полотенце. Пока я споласкивал и вытирал руки, он ждал.

— Теперь я, пожалуй, поверю твоему рассказу.

— Что ты имеешь в виду?

— Таким манерам на кухне не научишься. Готов? Пошли. Велено прийти в любое время.

Когда мы зашли, граф сидел в большом кресле, слегка отодвинувшись. Он глядел на огонь в камине, наполнявшем комнату теплом и слабым ароматом яблони. Его стол — здоровенная мраморная плита из Италии — был завален свитками, картами и рукописями. Амброзиус даже не поднял головы при появлении Кадала. Охранник звоном оружия показал, что можно войти.

— Мальчик, сэр, — со мной Кадал разговаривал совсем другим голосом.

— Спасибо, можешь идти спать, Кадал.

— Да, сэр.

Он ушел. Кожаные занавески сомкнулись за ним. Амброзиус повернулся ко мне. В течение нескольких минут он молча осматривал меня. Затем указал на стул.

— Садись.

Я повиновался.

— Вижу, тебе нашли одежду. Накормили?

— Да. Спасибо, сэр.

— Теперь согрелся? Поставь стул поближе к огню, если хочешь.

Он сидел, слегка откинувшись назад. Его руки лежали на подлокотниках, вырезанных в форме львиных голов. На столе между нами стояла лампа, и в ее свете полностью растаяло сходство между Графом Амброзиусом и приснившимся мне странным человеком. Теперь, когда прошло столько времени, трудно вспомнить мое первое впечатление от Амброзиуса. Тогда ему было не больше тридцати, но с позиции моих двенадцати лет он выглядел человеком почтенного возраста. Выглядел он старше своих лет. Видимо, это явилось результатом образа жизни и тяжелого бремени ответственности, которое он нес с ранних лет. Вокруг глаз лучились морщинки, а между бровями пролегли две глубокие вертикальные морщины, свидетельствовавшие о его крутом нраве. Выражение лица было твердое, даже суровое. Брови, как и волосы, были темного цвета, они бросали на глаза большую тень. От левого уха до скулы тянулся едва заметный белый шрам. Нос выступающий, римский, с высокой горбинкой. Кожа, однако, отличалась скорее смуглостью, нежели матовым оттенком, а в черных глазах проскальзывало что-то кельтское, а не римское. На его лице отражалось смешение мрачности, отчаяния и злости. Это было лицо человека, которому можно доверять. Но с первого взгляда такие люди редко нравятся. Их либо ненавидят, либо боготворят. За ними идут, но с ними и сражаются. Одно, как говорится, из двух. Рядом с ним нельзя было ждать спокойной жизни.

Все это я узнал позже. От первой встречи у меня остались самые слабые воспоминания. Но я хорошо запомнил каждое сказанное им слово.

Амброзиус оглядел меня с головы до ног.

— Мирдин, сын Нинианы, дочери короля Южного Уэльса, посвященный, как мне сказали, в секреты маридунумского дворца.

— Я... разве я так говорил? Я только сказал им, что живу там и слушал иногда кое-что.

— Мои люди переправили тебя через Узкое море, потому что ты сказал им, что знаешь тайны, которые могли бы мне пригодиться. Разве не так?

— Сэр, — сказал я, уже слегка отчаявшись, — не знаю, что вам могло бы пригодиться. Спасая свою жизнь, я старался говорить на понятном им языке. Они хотели убить меня...

— Понятно. Здесь ты в безопасности. Почему ты убежал из дома?

— После того как умер мой дед, мне стало небезопасно там находиться. Моя мать собиралась уйти в монастырь, а мой дядя Камлак попытался убить меня. Его слуги убили моего друга.

— Твоего друга?

— Моего слугу. Его звали Сердик. Он был рабом.

— Ах да. Мне рассказывали об этом. В отместку ты поджег дворец. Не чересчур ли?

— По-моему, да. Но ему надо было оказать последние почести. Он принадлежал мне.

Его брови поползли вверх.

— Это что, причина или обязательство?

— Что, сэр? — озадачился я, но потом медленно сказал: — Я думаю, и то, и другое.

Он поглядел на свои руки. С подлокотников они, сцепленные, переместились на стол.

— Твоя мать — принцесса, — проговорил он медленно и задумчиво. — Они тоже причиняли ей зло?

— Конечно, нет!

Он вопросительно поднял на меня глаза.

— Извините, мой господин, — быстро объяснил я, — если бы они собирались причинить ей зло, то как я мог покинуть ее? Нет, Камлак никогда не отважился бы на это. Она годами вела разговоры о том, чтобы уйти в монастырь Святого Петра. Я не помню, чтобы она пропустила визит в Маридунум какого-нибудь христианского священника или епископа. Когда он приезжал из Карлеона, останавливался во дворце. Дед никогда не позволил бы ей уйти. Они с епископом частенько ругались из-за нее и... из-за меня. Епископ желал, чтобы меня крестили, но дед даже не желал об этом и слышать. Он хотел, чтобы она сказала ему, кто был мой отец, или согласилась выйти замуж за выбранного им человека. Поэтому разрешение на мои крестины держал в качестве уступки, как бы в обмен. Но она и не думала ни признаваться, ни соглашаться.

Я поглядел на него, думая про себя, не много ли наговорил, но он внимательно и спокойно следил за моим рассказом.

— Мой дед поклялся, что он никогда не отпустит ее в монастырь. Но после его смерти она обратилась к Камлаку, и он разрешил ей уйти. Он заточил бы меня вместе с ней. Но я бежал.

Амброзиус кивнул.

— Куда ты думал направиться?

— Не знаю. Маррик верно сказал, когда мы плыли в лодке, что я должен был к кому-нибудь обратиться. Мне лишь двенадцать лет, и я не могу быть себе хозяином, поэтому должен найти его себе. Я не хотел выбирать Вортигерна или Вортимера, но не знаю, к кому еще податься.

— Поэтому ты убедил Ханно и Маррика сохранить тебе жизнь и переправить ко мне?

— Не совсем, — честно признался я. — Вначале я не знал, куда они держат путь, говорил что угодно, лишь бы спасти себе жизнь. Я отдал себя в руки бога, и он направил меня к ним на корабль, потом уж я вынудил их переправить меня...