Императрица Лулу - Игорь Тарасевич

— Darf ich mir die Bemerkung erlauben, Kaiserliche Majestaet, dass sich alle russischen Soldaten ungehoerig verhalten, nicht nur gegenueber der Bevoelkerung, was… — тут Вейротер, заехав слева и оказавшись прямо пред ним, неопределённо, но достаточно энергично покрутил рукой в шитом серебром обшлаге перед мордой его лошади, та отпрянула, и он, Александр, вынужден был натянуть повод, — nun, was natuerlich ist in Zeiten unmittelbarer Kampfhandlungen, sondern auch gegenueber den Oesterreichern! Das wollte ich Kaiserlicher Majestaet zur Kenntnis gebracht…[47]

— Почему драка? Зачем? — он был возмущён и не дослушал австрияка. — Изволь отвечать! И изволь принять меры! Ты, ты, Михаила Илларионович! — Что-то отцовское проступило сейчас сквозь розовое его лицо, даже, кажется, прямой материнский нос затупился и загнулся кверху, делая сходство с курносым Павлом Петровичем совсем уж неприятным. Неприятным и опасным. — Почему драка? Зачем? Что? — Он совсем по-отцовски указал пальцем туда, назад, желая отправить старика туда, назад, чтобы тот немедля и лично прервал непозволительное — словно бы ротный фельдфебель, укрощающий нерадивых солдат.

Кутузов, кряхтя, начал поворачивать бурую и низкую свою кобылу — такую, что, к примеру, только дикий калмык мог бы сидеть на такой, стыдно генерал-аншефу русской армии ездить на такой кобыле, да ещё пред особою государя — Кутузов начал поворачивать, словно бы действительно собирался скакать сейчас разнимать дерущихся.

— Денег нет, государь. Армия не кормлена, и в первой линии по два заряда на стрелка, — проворчал он, поворачивая. — Жрать они хотят, а не воевать. Вот кринки со сметаной и тащат, как, скажи, который кот блудливый. Да-с. Коту не объяснишь, государь, что кринку-то негоже тяпать. Эге. Не объяснишь.

Он задохнулся, тоже по-отцовски задохнулся, словно бы лишился сейчас дара речи. Собрался было сказать, что сей же час отстраняет генерала Кутузова от командования объединёнными военными силами и пред лицом неприятеля берёт всё командование на себя, хотел сказать, но от возмущения стариковской наглостью и на самом деле потерял голос; издал горлом неопределенный звук, отворотился от мерзкого зрелища, всё ещё указывая рукою, но теперь императорский палец естественно обратился в сторону неприятеля, став указующим перстом принципала.

Хрипло всё-таки выговорил:

— Почему не идёте вперёд?

И услышал дурацкий ответ старого шута:

— Поджидаю, государь, когда все войска в колонны соединятся.

Даже лошадь под ним начала плясать от этакого ответа. Словно бы и на самом деле старик в игрушки играл, командуя потешными полками его прапрадеда. Он засмеялся над сопоставлением его собственной армии и теми потешными полками, и ещё потому засмеялся, что в сей миг наконец-то взошло солнце, дав весёлые отблески от штыков, орудий, разноцветных мундиров, труб, будто бы дав надежду и уверенность в исходе дела, будто бы вместо горниста подавая нужный сигнал к атаке; потные спины лошадей тоже, кажется, отражали свет.

— Да ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки, — облегчённо засмеялся, прогоняя сомнения смехом. — После сражения выплаты будут произведены. С Богом, вперёд!

— Ах, — Вейротер сунулся перед ним вперёд. — Der grosse Kaiser befehligt den Angriff?[48]

Он кивнул, не желая сверх произнесённого более произносить ни слова, и австрияк выхватил шпагу из ножен и закричал:

— Vorwaerts! Ihr tapferen Russen, vorwaerts! Musik! Vorwaerts, Marsch![49]

Непонятно было, почему вперёд должны были сейчас идти только Ihr tapferen Russen, тогда как австрийский корпус, куда лучше вооружённый, чем русская армия, стоял в полуверсте отсюда и добрых полтора десятка австрийских генералов, вместо того чтобы находиться со своими войсками, сидели на лошадях тут же, рядом, на взгорке, нахохлясь и не открывая ртов, словно бы полтора десятка белых попугаев на жёрдочках — попугаев, которых все никак не удается разговорить. Осталось неясным, только ли музыкантов призывает австрияк на неприятеля или же «Vorwaerts, Marsch!» должны были делать все войска.

Но музыка уже играла — трубы хрипло начали дудеть, тут же, словно бы в ответ, в русской линии заиграли в рожки. И сразу раскатились барабаны: тррам, тара-тара-трам, тара-тара-трам, тррам, трам-там-там! С императорского взгорка поскакали и побежали в разные стороны десятки офицеров, и знакомое каждому, хоть когда-либо стоявшему на воинском поле «аааа…» — отголосок русского «ура» в цепи — покатилось снизу. Его лошадь уже держали под уздцы четыре человека. Он и не собирался, как его великий прапрадед, лично атаковать неприятеля, полководец при атаке должен находиться как раз на взгорке — того требует военная наука, которая со времён Петра Первого Алексеевича существенно прибавила наисовременнейших сведений и циркуляриев о тактике и стратегии военных действий. Лично атаковать он не собирался, хотя теребил золотую рукоятку шпаги; внизу, под взгорком, под самыми ногами его лошади, первая линия побежала вперёд. Вот упали на одно колено, приложились к ружьям; он видел разноцветные солдатские спины в мундирах русских полков — синие и зелёные спины пехотинцев, чёрные спины артиллеристов; приложились, рраххх! — дымки от залпа взлетели, словно бы души, вверх, к рассиневшемуся небу, а от орудийного залпа взгорок задрожал, лошадь начала беспокоиться и перебирать на месте, держали; слева, из рощицы, вымахал драгунский полк; отлично, отлично, господа, отлично. Кутузов пробормотал: «Разрешите, государь?» — и, не дождавшись ответа, тоже поскакал с офицерами вниз, смешно подпрыгивая на своей лошадёнке. А он даже успел произнести:

— Отлично, отлично, господа. Отлично…

Однако же шум и движение позади него продолжались, словно бы там, позади, всё ещё продолжалось сражение между русскими и австрийцами за крынку сметаны. Свитские начали оборачиваться — возле него осталось человек пятьдесят, не более, а и много ли, и в самом-то деле, необходимо свиты полководцу во время боя! — свитские начали оборачиваться. Удивляясь, что в таком грохоте слышны столь приватные и отдаленные, столь мелкие и недостойные исправившейся и благоприемлемой военной ситуации события, совершенно шутовские события, он в который раз за последние несколько минут оглянулся тоже.

Не более чем в пятидесяти саженях тяжко и стройно, в такт подавая ногу, двигалась цепь синих французских гренадеров, белые отвороты на их мундирах ещё не были покрыты копотью и блестели в утреннем солнце, словно серебряные; качались высокие, будто бы папские тиары, медвежьи шапки в такт шагам, а штыки посылали в глаза совсем уж невыносимый свет.