Короткая фантастическая жизнь Оскара Вау - Джуно Диас

– Ты так пахнешь, аж слюнки текут, – просипел он, целуя нежную гладь ее щеки.

– Знаешь что? – лукаво спросила она.

Он вскинул голову:

– Что?

Насколько она помнила, он никогда не говорил ей избавиться от ребенка. Но позже, кода она мерзла в подвальной квартире в Бронксе, а на работе стирала пальцы в кровь, она сообразила, что именно это он ей и говорил. Но, как и все девочки, одурманенные любовью, она слышала только то, что хотела слышать.

– Надеюсь, у нас будет мальчик, – сказала она.

– Я тоже надеюсь (тоном человека, который с трудом верит в то, говорит).

Они лежали в постели в мотеле. Над ними вращался вентилятор, за лопастями гонялось с полдюжины мух.

– Какое у него будет второе имя? – волновалась Бели́. – Нужно что-нибудь очень значительное, потому что он станет врачом, как ми папа. – Не успел он ответить, а она уже придумала: – Мы назовем его Абеляр.

Он скорчил гримасу. Такое имя только пидору впору.

– Если ребенок мальчик, мы назовем его Мануэль. Та к звали моего дедушку.

– Я думала, ты ничего не знаешь о своей семье.

Он отодвинулся от нее.

– Да пошла ты.

Обидевшись, она потянулась ладонью к своему животу.

Гангстер много всякого рассказывал Бели́, пока они были вместе, однако одно очень важное обстоятельство он ей так и не раскрыл. Он был женат.

Уверен, вы уже и сами догадались. Ну, то есть, он же был доминикано. Но готов спорить, вы и представить себе не можете, на ком он был женат.

На Трухильо.

Это правда. Женой Гангстера была – барабанную дробь, пожалуйста, – гребаная сестра Трухильо! А вы и впрямь решили, что какой-то уличный хулиган из Саманы пробьется в высшие эшелоны диктаторской власти благодаря упорному труду и личным заслугам? Бросьте, ребята, – это ведь не юмористическая, на фиг, книга!

Да, сестра Трухильо; ее еще ласково называли Гадиной. Они познакомились, когда Гангстер куролесил на Кубе, – прижимистая стерва на семнадцать лет старше него. Они отлично сработались в бизнесе по задницам, и очень скоро она нашла его жажду удовольствий неотразимой. Он поощрял ее (фантастические возможности Гангстер никогда не упускал); не прошло и года, как они разрезали торт – первый кусок на тарелку Скотокрадова Семени. Кое-кто из стариков утверждает, что Гадина и сама была проституткой до того, как ее братец захватил власть, но, пожалуй, они перегибают палку, это все равно что сказать, что Балагуэр стал отцом десятка незаконнорожденных детишек, а потом замял скандал на народные деньги… стойте, оно ведь так и есть, но про Гадину, наверное, все же нет… черт, кому под силу разобраться, что правда, а что ложь в такой безумной стране, как наша… Известно лишь, что годы до возвышения брата выковали из нее уна мухер бьен фуэртэ й бьен круэль, женщину очень сильную и очень жестокую. Она не была легковерной и девочек вроде Бели́ сжирала как булочки к завтраку, – у Диккенса она была бы хозяйкой борделя… стойте, но она и была хозяйкой борделей! Ладно, может, Диккенс заставил бы ее основать работный дом. В любом случае, она была из тех персонажей, что только клептократия способна породить: сотни тысяч в банке и ни юаня жалости за душой; она обжуливала всех, с кем имела дело, включая родного брата, и довела двух респектабельных бизнесменов до безвременной кончины, обобрав их до последней нитки. В своем огромном столичном особняке она сидела, как паучиха в центре паутины, целыми днями сверяя счета и гоняя подчиненных, а по определенным выходным дням закатывала вечеринки, где «друзей» часами изводил, декламируя поэзию, ее начисто лишенный музыкальности сын (от первого брака; с Гангстером у них детей не было). Так вот, в один прекрасный майский день на пороге ее кабинета возник слуга.

Потом, отмахнулась она, грызя карандаш.

Вдох. Донья, есть новости.

Новости всегда есть. Потом.

Выдох. О вашем муже.

Два дня спустя Бели́ брела по центральному парку, словно в тумане. Ее волосы знавали лучшие дни. Она вышла из дома, потому что больше не могла оставаться один на один с Ла Инкой, и теперь, когда у нее не было больше работы, она лишилась убежища, где можно спрятаться от всех и всего. Пребывая в глубокой задумчивости, она положила одну руку на живот, другую на раскалывающуюся голову. Размышляла Бели́ о ссоре с Гангстером, случившейся примерно неделей ранее. Он был в отвратительном настроении, что, впрочем, не являлось чем-то из ряда вон выходящим, и вдруг давай орать: мол, не желаю плодить детей в этом ужасном мире, а она взбрыкнула, напомнив, что в Майами мир не настолько ужасен, и тогда он сказал, схватив ее за горло: «Если так рвешься в Майами, прыгай в воду и плыви». С тех пор о нем не было ни слуху ни духу, и Бели́ бродила по улицам в надежде столкнуться с ним. Будто он торчал в Бани́, как же. У нее распухли ноги, голова спускала излишек боли в шею, и тут два толстенных мужика с одинаковыми коками на голове подхватили ее под руки и потащили в центральную аллею, где на скамейке под полуживой, но еще цветущей джакарандой сидела хорошо одетая пожилая дама. В перчатках и с ниткой жемчуга на шее. Она пристально разглядывала Бели́ немигающими глазами игуаны.

– Знаешь, кто я?

– На хрена мне знать…

– Я – Трухильо. А также жена Дионисио. До меня дошли сведения, что ты повсюду болтаешь, будто собираешься выйти за него и родить ему ребенка. Что ж, я должна уведомить тебя, обезьянка моя, что ты не сделаешь ни того ни другого. Эти два очень крупных и бравых офицера отвезут тебя к доктору, а после того, как он выскоблит твою сраную киску, ребенок, как предмет для разговора, исчезнет. В дальнейшем в твоих же интересах не попадаться мне на глаза, иначе, если увижу твою гнусную рожу, скормлю тебя собакам. Но хватит болтать. Тебе пора к врачу. Попрощаемся, не хочу, чтобы ты опоздала.

Пусть Бели́ и чувствовала себя так, словно эта ведьма вылила на ее задницу кипящее масло, но ей хватило запала, чтобы рявкнуть: поцелуй меня в зад, старая мерзкая уродина.

– Пойдем, – сказал Элвис Первый и, заломив ей руку за спину, с помощью напарника потащил ее через парк к машине, зловеще поблескивавшей на солнце.

– Отпустите! – кричала Бели́ и тут заметила, что в машине сидит еще один коп, а когда он повернулся к ней, увидела, что у него нет лица. Силы покинули ее.

– То-то же, давно пора успокоиться, – сказал тот, что был погрузнее.

Сколь печально завершилась бы эта ситуация, если бы наша девочка не оглянулась в последней надежде и не зацепилась взглядом за Хосе. Он возвращался вразвалочку с какой-то игорной забавы, под мышкой у него торчал газетный сверток. Бели́ попыталась позвать его, но, как бывает в наших кошмарах, из нее будто выкачали воздух. И только когда ее начали запихивать на сиденье, а рука ее коснулась жгучего корпуса машины, к ней вернулся голос. Хосе, выдавила она, помоги.