Смерть в темпе «аллегро» - Константин Валерьевич Ивлев

остановил пролетку и отправился домой. Каменев, выйдя из дома, несколько минут стоял у парадной, что-то обдумывая. Когда из входных дверей вышла Эльза, она застала его едва ли не в трансе:

– Николай Константинович, с вами все хорошо?

– Да, благодарю вас, вполне, – ответил он, глядя как будто сквозь нее. – Просто задумался… Вы, должно быть, в аптеку?

– Да, за дигиталисом. Петру Казимировичу опять хуже.

– Тогда не смею задерживать. Но позвольте по дороге я задам вам еще один вопрос. В последнее время никаких попыток покушаться на вашу жизнь не было? Преследования, попытки ограбления, угрозы?

– Нет, – качнув головой, ответила Эльза. – К тому же у меня всегда с собой он. – Она открыла сумочку и вытащила небольшой матовый кусок металла, который при ближайшем рассмотрении оказался револьвером. Это был маленький шестизарядный «Велодог» – пистолет, который специально сделали для велосипедистов, на которых вздумают нападать бродячие собаки.

– Я понял, спасибо – вы очень помогли… – сказал он и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, они продолжили путь к аптеке, что-то обсуждая. Там тенор попрощался с ней и направился за обычный свой столик в «Кюба».

У подошедшего официанта он заказал полубутылку Совиньона, пасту а-ла болоньезе, бумагу и карандаш.

– Прикажете принести нотную? – задал привычный вопрос официант, не раз слышавший от Николая такое уточнение.

– Неважно, – погруженный в раздумья, проговорил тот. – Лучше обычную.

Удивленный официант удалился, а тенор задумчиво произнес вслед ему, но не по его адресу: «Не нравится мне это… Почему? Не могу сообразить, но что-то мне тут не нравится. Нет, это полная чушь…»

Глава 11

Пятеро людей молча шли по строгой петербургской набережной, напоминая «грядку артишоков» – так в старой итальянской опере иронично называли выстроившихся в ряд певцов. В центре шел, возвышаясь над остальными, бледный и худощавый господин, завернутый в теплое пальто. Поспевая за ним, рядом семенил ногами другой – низкий и широкий, походивший благодаря цвету лица на бочку бордосского вина. Оставшиеся трое ничем особенно не выделялись – разве что на одном из них был старомодный сюртук, лет на десять отстающий от моды и явно знавший лучшие времена.

– Николай, куда мы идем? – спросил невысокий толстяк.

– А я не говорил? – удивился тот. – Не может быть, я точно говорил. Неважно, впрочем, – мы идем в Мариинский театр, в директорскую ложу: мне по знакомству уступили ее на сегодня.

– У нас дело уголовное, а ты нас развлекаться ведешь?

– Развлекаться? Ничуть: сегодня снова «Гугеноты» – и с тем же составом. Надо понимать все детали…

– На что вы рассчитываете? Какие такие детали мы сможем там узнать? – вскипел другой сыщик, сутулый баритон.

Профессор застыл на пару секунд, остановились и другие.

– Хорошо, – сказал он. – Считайте это моей причудой. Пусть это вам никак не поможет – тогда помогите разобраться мне. От вас ничего сложного не потребуется – только уделить четыре часа свободного времени. Что вы успеете за них сделать? – тем более вечером. Они никого не устроят. А послушать музыку – почему бы и нет?

Опровергать было нечем. Филимонов не прочь снова был посетить спектакль, который очень любил и на который никак не мог попасть вот уже второй год. Уваров счел, что четыре часа и правда не так уж и много. Званцев, казалось, готов был идти куда угодно, лишь бы чем-нибудь себя занять. Васильевский не возражал: зачем отказываться от возможности послушать «Гугенотов» – да с таким составом! – да из директорской ложи! – и, к тому же, бесплатно.

Отыграли первый акт. Рауль де Нанжи (Мазини) заочно признался в любви незнакомке, чтобы через 15 минут увидеть, как она встречается на тайном рандеву с хозяином дома – благородным графом Невером (Баттистини). И полным было бы его отчаяние, если бы другая знатная дама не пригласила бы его к себе на столь же тайное свидание.

Второй акт начался как раз в покоях этой дамы – принцессы Маргариты де Валуа (Нравина), ставшей через 17 лет королевой Франции. Ее мечта – примирить католиков и гугенотов с помощью брака. Та самая таинственная незнакомка из первого акта – дочь графа де Сен-Бри Валентина (в исполнении дебютантки Анастасии Бзуль) – католичка, которая должна выйти замуж за протестанта Рауля. Но в кульминационный момент, когда молодому гугеноту представляют невесту, тот с яростью отказывается. Он не озвучивает причину, но зрителю все ясно: он не желает быть мужем любовницы Невера. Разразился грандиозный скандал, который рискует закончиться кровопролитием, и только вмешательство королевы мешает этому произойти.

– Что скажете? – воодушевленно спросил Каменев. Захваченный происходящим на сцене, он, впрочем, успевал следить и за реакцией других. Первым неожиданно заговорил Уваров:

– Знаете, господа – я, кажется, был большим дураком, что не любил музыку. Не грех в этом признаться. Лучше этого, пожалуй, ничего и быть не может.

– Это вы еще благословение мечей не слышали – и дуэт под колокольный звон…

Званцев сказал, что лучшего исполнения он в жизни не слыхал, Виктор все два акта бешено аплодировал после каждого номера и рассказывать об эмоциях было излишне. Скуповатый на слова Филимонов проговорил только одно слово: «Великолепно».

В антракте в ложу принесли шампанского и начался третий акт, где Валентина на глазах у Рауля выходит замуж за не любимого ею графа Невера. Как выясняется, в первом акте она приезжала к нему, чтобы договорится об отмене свадьбы. Но теперь из-за резкого отказа Рауля католики в ярости – и пожениться влюбленные не могут.

Спокойный обычно статский советник аплодировал стоя, Званцев, желавший еще ближе быть к сцене, едва не выпал из ложи в партер, а Уваров неожиданно для себя обнаружил, что во весь голос кричит «Браво!»

Когда после второго антракта вновь поднялись кулисы, начался четвертый акт. Кто не слышал его, пропустил величайшую в мировой истории хоровую сцену.

Начавшаяся строгим католическим хоралом, за секунды сцена превратилась в истерическое пение, почти крик обезумевших фанатиков, готовящих Варфоломеевскую ночь. Даже призывы главарей сдерживать свой порыв действовали недолго: на несколько мгновений все становилось тише – но затем только, чтобы обрушиться на зрителей во время благословения мечей незримым ударом медных инструментов с еще большей силой. Все большую мощь набирали эти волны, постоянно в этих приливах звуков обнаруживались новые краски, пока…

Из оркестровой ямы вылетело цунами кульминационного диссонанса, оставившее за собой звенящую тишину, когда сам звук уже исчез, но его призрак еще витает в стенах театра. За этим последовал любовный дуэт Валентины и Рауля, колокольный звон, возвещающий о начале избиения гугенотов, и заключительный пятый акт. Из театра расходились молча: