Собрание сочинений в десяти томах. Том 7 - Юзеф Игнаций Крашевский

в душных стенах? — спросила Люд-вика. — Ступай на свежий воздух подышать прелестью утра.

Мечислав бросил книги и вышел к сестре.

— Ах, брат, — отозвалась Люся, — какая счастливая эта Серафима! Имеет такой рай и не хочет жить в нем, добровольно заключается в нечистые стены и глотает испорченный городской воздух.

— Что же она делала бы здесь одна?

— Отчего же одна! Могла бы и имела бы право избрать себе товарища, окружить себя друзьями.

— Товарища! — воскликнул Мечислав. — После того испытания, какому она подверглась, у нее недостанет духа искать.

— Но и подумать, что так протянется вся жизнь… — прибавила Люся.

Мечислав ничего не отвечал.

— О, я сейчас выдала бы ее замуж! — сказала Людвика.

— За кого?

— В том только и беда, что не за кого, — ответила засмеявшись Люся. — Хотела бы ей найти, да не знаю. Граф даже несколько раз намекал, что она должна выйти замуж, но только по любви.

— По-видимому, она не думает об этом, потому что определенно не ищет…

— О, я знаю, — сказала с живостью и засмеявшись Люся, — что скажу нечто неловкое, но не могу удержаться. Она должна бы выйти… знаешь за кого?..

— Не догадываюсь.

— За тебя! Она так понимает, ценит тебя, так у вас сходны вкусы.

— Пощади! Что за мысль? Тсс! Как подобные вещи могли прийти тебе в голову!

— Знаю, ты сердишься, потому… потому что еще не угасло воспоминание об Адольфине… Но она не думает о тебе, и где же тебе помышлять о ней?..

— Ошибаешься, — отвечал Мечислав, — я большой поклонник Адольфины, но слишком знаю свое положение, чтобы себя обманывать. Тем более здесь было бы даже грешно мечтать о чем-нибудь подобном… Рассуди сама.

— А я тебе скажу, что, может быть, эта мечта могла бы превратиться в действительность.

— Милая Люся, ты не знаешь света и людей, — сказал Мечислав серьезно. — Мы иногда необходимы как игрушки тем, кто богаче и могущественнее нас, однако далеко до того, чтобы мы могли брататься с ними. Впрочем, наилучшие люди неизлечимы от слабостей своего звания и положения. Ну, скажи, желательно ли было бы для тебя, чтобы я был обязан всем женщине, а не себе, чтоб без труда овладел состоянием, принадлежащим другому семейству, чтоб это семейство смотрело на меня, как на грабителя, который, пользуясь минутой слабости, присвоил себе чужое.

— Ты прав, — сказала сестра, — собственное достоинство бедного человека не позволяет думать об этом, а однако… Знаешь ли, мне иной раз кажется, что вы были бы счастливы. Но перестанем говорить об этом.

Голос пани Серафимы, которая звала Люсю, прервал разговор. Взволнованный и задумчивый Мечислав поспешно возвратился в свою башню.

То, что он высказал сестре, он говорил себе ежедневно, а между тем предстоявшее ему искушение, все стремления молодости и мечты мучили и его в свою очередь; по временам он и сам увлекался каким-то забытьём и желанием овладеть этим спокойным раем и рукой, которая сама тянулась к нему… Этот беззаботный быт увлекал его. К счастью, он пробуждался от этих грез и стыдился, что поддавался им, возвращаясь на прежде начертанную себе дорогу.

Он хотел обеспечить судьбу сестры и показать на деле, что с помощью взаимной любви сироты собственными силами умели спасти себя от нужды и унижения. И в тот момент, когда уже он готов был достигнуть цели, разве не грешно было отречься от нее… для такого унизительного расчета? В тот же день, когда обитатели Ровина сидели на балконе за вечерним чаем, зашелестели женские платья (подъезжавшего экипажа не было слышно, потому что гостьи нарочно оставили его за озером) и появились пани Буржимова с Адольфиною, вызвав у всех невольное восклицание.

Мечислав, который, подобно сестре, ничего не знал о приглашении, стоял остолбенелый, почти испуганный.

Адольфина стала еще красивее; перед нею исчезала и бледнела прекрасная Люся, и утомленная, хотя еще красивая, но уже осенней красотой пани Серафима.

Мечислав стоял еще в изумлении, когда Адольфина сама подбежала к нему.

— Что ж это, вы не узнаете старых друзей? — сказала она ему, протягивая обе руки.

— Имел бы право, потому что вы так… так…

— Изменилась и подурнела, не правда ли? — спросила шаловливая Адольфина.

— О, не вызывайте же меня на…

— О, мне ничего не надо, кроме старинной дружбы.

— Она не угасла.

В ту же минуту, едва успев снять шляпку, Адольфина вбежала на крыльцо.

— Как здесь мило, прелестно! — восклицала она, хлопая в ладоши. — Что за игрушка этот Ровин! Как вам должно быть здесь весело и как любезна пани Серафима, что пригласила нас сюда!

Прибытие гостей снова оживило старинную резиденцию, однако пани Серафима на другой день заметила, что веселье это и умножение общества не только не принесло нового счастья, но смутило и частицу прежнего. Она уже не была свободна, ей казалось, что людей уже много, что она слишком уже занята, что теряет Мечислава… Это было нечто вроде предчувствия опасности, которой, однако, она видеть не могла и которой до тех пор не знала.

Графу общество пани Буржимовой и в особенности веселость Адольфины доставляли большое удовольствие. Он благодарил племянницу за подобную счастливую мысль.

Возвратясь к себе, Мечислав почувствовал какое-то раздражение и беспокойство. Он несколько раз встречал глаза Адольфины, каждый взор которых волновал его до глубины души, и он видел, как забытые сны вставали снова, пробуждались нелепые надежды, как убегало добытое трудом спокойствие. Он радовался ее прибытию, но и почти гневался на нее. Адольфина была безжалостна и не раз заходила так далеко, что Мечиславу необходима была вся сила воли, чтобы не увлечься и не позабыть о своем положении.

После долгих раздумий он сказал себе наконец, что через два дня должен придумать какое-нибудь настоятельное дело в В… и возвратиться в город. Безопаснее всего было уйти от чародейки: так повелевал рассудок. Дальнейшее пребывание в Ровине могло быть Для него опасным: он знал, что не совладает с собою.

Ничего не говоря сестре, он твердо решил привести намерение свое в исполнение.

Весь другой день прошел в болтовне, к которой охотно присоединилась пани Серафима, оставив дядю и пани Буржимову за игрой в экарте и беседой о Париже. Мечислава не отпускали, он обязан был помогать, болтать со всеми вместе и прислуживать. В особенности Адольфина была в отличном настроении, хотела ка-| таться по озеру, бегать по саду, посетить все его углы — одним словом, пользоваться всеми удовольствиями Ровина. Несколько раз! молодой доктор собирался ускользнуть, но его немедленно призывали громкие голоса и поневоле приходилось повиноваться.

Точно так же прошел и следующий день. Вечером Мечислав