Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран

Ни в одной из брошюр с описаниями коммун, обследованных до 1925 года, никак не упоминаются зарплаты или денежное довольствие коммунаров. Если подобные случаи и были, то такие выплаты могли производиться по остаточному принципу: в конце года, когда был уплачен налог и сделаны все необходимые закупки. Показательно, что брошюры создают картину, в соответствии с которой образцовые коммуны прилагали усилия прежде всего к закупке качественного сельскохозяйственного инвентаря и породистого скота, предметы же потребления, которые, впрочем, трудно было достать (все было в дефиците: соль, чай, керосин, ткани), закупались не в первую очередь.

Авторы опубликованных материалов стремятся засвидетельствовать, что коммуны сумели четко организовать работу и сформировать у коммунаров сознательное отношение к труду и чувство ответственности. Так, например, коммуна «Пролетарская Воля» с гордостью сообщает, что в конце 1922 года рассматривалось предложение о выдаче денежных премий по итогам года. Однако на общем собрании коммунары заявили, что отработали лишь норму, установленную для каждой категории рабочих. Премии за это выглядят в их глазах оскорбительными, поэтому принимается единогласное решение: лучшим работникам будет выноситься публичная благодарность, а имена лентяев будут вывешены на «черную доску».[262]

Создается — безусловно, ни в коей мере не соответствующее действительности — представление о том, что и в условиях отсутствия оплаты удавалось поддерживать достаточный уровень трудовой дисциплины. Могло ли сколько-нибудь долго оставаться эффективным уравнительное распределение? И как оно должно было быть организовано?

Художественная литература, откликающаяся на злобу дня, заостряет углы и не может служит!) документом, но тем не менее дает точное ощущение сути происходящего. Вспоминается, как Андрей Платонов в «Чевенгуре» изображает заседание правления коммуны «Дружба бедняка». Это полное горькой иронии описание того, как бюрократизированная и основанная на сложной номенклатуре должностей система распределения в коммуне может быть никак не связана с производством. Повествование в «Чевенгуре» иногда поражает весьма достоверными жизненными подробностями, и материалы о жизни коммун позволяют разглядеть в этих подробностях большую близость к жизни, чем мог бы подумать обычный читатель. К числу таких подробностей относится и этот фрагмент:

Статьи и журнале «Коллективист» середины 1920-х позволяют сделать вывод, что эффективность труда была серьезной проблемой во многих коммунах. Пока не ввели оплату труда и систему учета трудового вклада каждого работника, заинтересованность в результатах труда отсутствовала и об эффективности говорить не приходилось.[264]

Когда появился Примерный устав коммуны 1926 года, где указывалось, что работники должны, кроме всего прочего, получать плату за свой труд, не все коммуны поспешили согласиться с этим предписанием или, по крайней мере, так это показывают в материалах конца 1920-х годов. С одной стороны, введение заработной платы могло видеться самым убежденным коммунарам предательством этики эгалитаризма первых лет коммунизма. Однако, скорее всего, это было вынужденной мерой, обусловленной реалиями жизни: иначе распад коммуны был бы неизбежен. Так, в Образцовой коммуне им. Ленина в Тамбовской губернии (коммуна «американцев»-реэмигрантов) перешли к режиму заработной платы лишь весной 1928 года после долгих размышлений и серьезных изменений в укладе коллективной жизни. Фактически от изначального принципа распределения «каждому по потребностям», реализовывавшемся в той мере, в какой коммуна могла это обеспечить, перешли к распределению по труду. Едва ли было возможно продолжать пользоваться системой эгалитарного распределения благ среди коммунаров в условиях, когда воплощение идеала совместного труда и равенства не оправдывали ожиданий: многие коммунары и, в частности, реэмигранты выходили из нее и уезжали обратно, а к 1925 году больше сорока процентов работавших в полеводстве были не членами коммуны, а наемными батраками, на оплату которых уходила примерно треть всех доходов от продажи продукции.[265] Никаких следов подобного (довольно типичного для коммун) положения вещей в брошюре 1929 года найти нельзя.

Что касается образцовой «Пролетарской воли», то писатель Федор Панферов в своем очерке, опубликованном в эпоху оттепели, по следам своих впечатлений рассуждает о том, как соотносятся лозунги и реальная деятельность коммунаров. Большой плакат обращает на себя его внимание: «Подгонка рублем — позор для коммунара!» Писатель идет по коммуне и видит породистого быка с необрезанными копытами, который не может нормально ходить. Никто из коммунаров не обращает внимание — нечем, якобы, копыта подрезать. Писатель вытаскивает из плетня обломок косы и с помощью коммунаров остригает копыта быку. «Почему же при наличии таких условий, как хорошее пастбище, призывный плакат: “Подгонка рублем — позор для коммунара!”, породистый рогатый скот (и люди в общем хорошие [...]), — почему же одни коммунары шелка ют семечки, другие, сидя на бревнах, курят “вырви глаз”, и никто не хочет убрать из-под коров навоз или быку обрезать копыта? В чем же дело?»[266]