Удушье - Чак Паланик

Говорю:

— Сто пудов.

Мы выходим, и я закрываю за нами дверь. Ночное небо усыпано звёздами. Все не в фокусе. Луны нет.

На улице, на тротуаре, Дэнни разглядывает грязь и произносит:

— Я думаю, было такое: когда Бог захотел создать землю из хаоса, он первым делом взял и слепил в кучу много камней.

Пока мы идём, благодаря его новому озабоченному поведению мои глаза уже бегают по пустырям и окрестностям на предмет камней, которые можно подобрать.

Направляясь со мной к автобусной остановке, по-прежнему со сложенным розовым одеялом через плечо, Дэнни сообщает:

— Я беру только никому не нужные камни, — говорит. — Приносить буду только по одному камню за ночь. Потом, думаю — придумаю следующее дело, понял — что последует дальше.

Какая дикая идея. Мы собираемся таскать в дом камни. Коллекционируем землю.

— Помнишь ту девчонку, Дайкири? — спрашивает Дэнни. — Танцовщицу с ракообразной родинкой, — поясняет. — Ты же не спал с ней, а?

Мы воруем недвижимость. Крадём твёрдый грунт.

А я спрашиваю:

— Чего так решил?

Мы прямо парочка преступников-землекрадов.

А Дэнни отвечает:

— На самом деле её зовут Бэт.

При таком образе мышления, у Дэнни, наверное, скоро появятся планы взяться за постройку собственной планеты.

Доктор Пэйж Маршалл туго натягивает какую-то белую струну между двух рук в перчатках. Стоя над сидящей в кресле сдутой сморщенной старухой, доктор Маршалл командует:

— Миссис Уинтауэр? Откройте рот, пожалуйста, настолько широко, насколько сможете.

Эти латексовые перчатки; та желтизна, которую они придают рукам — один-в-один так же выглядит трупная кожа. У медицинских трупов с занятий по анатомии на первом курсе, со сбритыми на голове и в интимных местах волосами. С коротенькой щетиной волос. Кожа у них словно куриная, — как у дешёвой варёной курицы, желтеющая и покрытая фолликулами. Волосы, перья — всё это просто кератин. Мышцы человеческого бедра выглядят точно как тёмное мясо индейки. После анатомии на первом курсе нельзя уже смотреть на курицу или индейку и при этом не жрать мертвечину.

Старуха откидывает голову назад, демонстрируя свои зубы, выстроившиеся коричневым полукругом. Язык у неё подёрнут белым. Глаза закрыты. Вот так же все эти старухи выглядят на причастии, в католическую мессу, когда ты мальчик с алтаря, который должен следовать за священником, пока тот кладёт облатку на один язык за другим. Церковь говорит, что можно принять гостию в руку, потом накормить себя — но этих старушек оно не касается. В церкви всё смотришь на причастии вдоль перил и всё видишь двести раззявленных ртов: двести бабуль тянут языки навстречу спасению.

Пэйж Маршалл склоняется и всовывает белую струну старухе между зубов. Потом тянет её, и когда струна вылетает изо рта, оттуда выплёскиваются какие-то мягкие серые частицы. Она пропускает струну между следующей парой зубов, и струна возвращается наружу красной.

При кровотечении дёсен см. также: Рак ротовой полости.

См. также: Некротический язвенный гингивит.

Единственный приятный момент в работе мальчиком с алтаря: ты должен держать дискос у подбородка каждого, кто получает причастие. Это золотой подносик с ручкой, которым ловят гостию, если та падает. Ведь, даже если гостия шлёпнется на пол — её всё равно нужно съесть. На этот момент она уже освящена. Она становится христовым телом. Воплощением плоти.

Наблюдаю сзади, как Пэйж Маршалл снова и снова засовывает окровавленную струну старухе в рот. Серые и белые частицы грязи скапливаются спереди на её халате. И маленькие крапинки розового.

Какая-то медсестра заглядывает в дверь, интересуется:

— Всё здесь в порядке? — спрашивает старуху в кресле. — Пэйж не делает вам больно, правда?

Та булькает в ответ.

Сестра спрашивает:

— Это что значило?

Старуха сглатывает и отвечает:

— Доктор Маршалл очень аккуратна. Она куда бережнее обращается моими зубами, чем вы.

— Почти всё, — говорит доктор Маршалл. — Вы такая молодец, миссис Уинтауэр.

А медсестра пожимает плечами и уходит.

Приятный момент в работе мальчиком с алтаря — это стукнуть дискосом кому-нибудь под глотку. Люди стоят на коленях, сцепив руки в молитве, и та лёгкая гримаса, в которой корчится рожа каждого в такой божественный свой миг. Любил я такое дело.

Когда священник будет класть каждому на язык гостию, он скажет:

— Тело Христово.

А человек, преклонивший колени для причастия отзовётся:

— Аминь.

Лучше всего — стукнуть ему под глотку так, чтобы слово «аминь» вышло как детское «агу». Или чтобы он издал утиное «кря-кря». Или куриное «ко-ко». Только делать это надо как бы нечаянно. И нельзя смеяться.

— Готово, — объявляет доктор Маршалл. Она выпрямляется, и, когда идёт выкинуть окровавленную струну в мусор — замечает меня.

— Не хотел мешать, — говорю.

Она поднимает старухе подняться с кресла и просит:

— Миссис Уинтауэр? Вы можете пригласить ко мне миссис Цунимитсу?

Миссис Уинтауэр кивает. Сквозь щёки можно рассмотреть её язык, который тянется туда-сюда во рту, ощупывая зубы, засасывая губы в тугие складки. Прежде, чем выйти в коридор, она смотрит на меня и заявляет:

— Говард, я уже простила тебе твой обман. Можешь больше не приходить.

— Не забудьте прислать миссис Цунимитсу, — напоминает доктор Маршалл.

А я спрашиваю:

— Ну что?

А Пэйж Маршалл отвечает:

— Ну, мне придётся целый день проводить зубную гигиену. Что тебе нужно?

Нужно узнать, что сказано в мамином дневнике.

— Ах, это, — отзывается она. Со щелчком стаскивает латексовые перчатки и заталкивает их в канистру с надписью «вредные отходы». — Дневник доказывает только одно — что твоя мать помешалась задолго до твоего рождения.

Это как ещё помешалась?

Пэйж Маршалл смотрит на часы на стене. Машет рукой в сторону стула, — того с виду обтянутого виниловой кожей кресла, которое только что покинула миссис Уинтауэр, — и говорит:

— Присядь, — натягивает новую пару перчаток из латекса.

Она что — собралась чистить мне зубы?

— Изо рта лучше пахнуть будет, — отвечает она. Выпутывает новый отрезок нитки для зубов и повторяет:

— Садись, а я расскажу тебе, что в дневнике.

Ну, сажусь я, — а под моим весом из кресла выталкивается облако мерзкой вони.