Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

29 декабря письмо, адресованное Саути, было отослано по назначению. От волнения – впрочем, вполне естественного для девушки, которая решилась написать поэту-лауреату с просьбой высказать мнение о своих стихах, – Шарлотта использовала в своем послании ряд высокопарных выражений, и они, по всей вероятности, внушили адресату уверенность, что он имеет дело с весьма романтически настроенной юной леди, незнакомой с реальной жизнью.

Это письмо, похоже, было первым из нескольких смелых писем, отправленных из маленького почтового отделения в Хауорте. Обратные письма доставлялись в деревню в выходные по утрам, и не одно такое утро прошло в тщетном ожидании ответа. Сестры разъехались, и Эмили, вернувшаяся к своим тяжелым обязанностям, так и не узнала до отъезда, достигло ли письмо Шарлотты назначения.

В отличие от сестер, Брэнвелл не был обескуражен задержкой ответа и поступил похожим образом, отправив нижеследующее примечательное письмо Уильяму Вордсворту. Впоследствии, в 1850 году, когда фамилия Бронте стала известной и даже знаменитой, поэт передал это письмо мистеру Квиллинэну104. У меня нет оснований утверждать, что мистер Вордсворт ответил на это послание, однако можно предположить, что он посчитал письмо оригинальным, поскольку не только сохранил его, но и сумел припомнить, когда читающей публике было раскрыто подлинное имя Каррера Белла105.

Хауорт, близ Бредфорда, Йоркшир, 19 января 1837 года

Сэр,

весьма настоятельно прошу Вас прочесть приложенное к этому письму и высказать свое суждение. С самого рождения и до сего года, когда мне исполнилось девятнадцать лет, я проживаю в отдаленной горной местности, где невозможно понять, кто ты такой и к чему пригоден. Я читал всю жизнь книги по той же причине, по которой ем или утоляю жажду, – из естественной потребности натуры. И я писал так же, как говорил, – повинуясь порыву и выполняя требования души. Не писать я не могу и как могу, так и пишу, – вот и все. Что же до моего самомнения, то оно не укреплено лестью, потому что до сего дня не более полудюжины человек на всем свете были осведомлены о том, что я пишу.

Однако теперь все переменилось, сэр, и я вошел в возраст свершений. Силы, которыми я наделен, должны вести меня к определенной цели, и, если я не знаю им цены, мне до́лжно спросить других об их ценности. Однако в наших краях нет никого, кто мог бы мне помочь, и я не хотел бы терять время на развитие своего дара, если он ничего не стоит.

Прошу простить меня, сэр, за то, что я осмеливаюсь представить одному из тех, чьи труды я почитаю более всего в нашей литературе и кто мнится мне божеством разума, – осмеливаюсь представить некоторые из своих сочинений и просить вынести им оценку. Мне необходимо показать их кому-нибудь, чей приговор не подлежит обжалованию, – тому, кто создал теорию поэзии наряду с ее практикой и в обоих случаях потрудился так, что останется в памяти человечества на тысячи лет.

Моя цель, сэр, – пробиться в большой мир, и для этого я полагаюсь не только на поэзию. Она должна только спустить на воду корабль, но дальше он поплывет без нее: чувствительная и ученая проза, смелые и бодрые усилия в продвижении по жизни помогут мне создать себе имя, и затем поэзия снова осветит и увенчает это имя славой. Но ничего нельзя начать без средств, а поскольку я их не имею, я должен быть готов предпринять усилия для их обретения. Разумеется, в наши дни, когда среди всей пишущей братии не найти поэтов, стоящих хотя бы грош, путь должен быть открыт для таланта, готового по нему пройти.

Посылаю Вам «Предварительную сцену», являющуюся частью большого сочинения, в котором я пытаюсь показать сильные страсти и слабые принципы, борющиеся с развитым воображением и тонкими чувствами. Борьба эта с годами, когда юность уступает место зрелости, оборачивается злыми делами, краткими наслаждениями и оканчивается безумием и разрушением телесной оболочки. Прислать Вам всю вещь значило бы подвергнуть большому испытанию Ваше терпение. То, что Вы прочтете, – не более чем описание воображаемого ребенка. Но прочтите этот отрывок, сэр, и осветите своим светом полную тьму, проявите столь ценимую Вами самим добросердечность: отправьте мне ответ, пусть даже одно слово о том, следует мне писать дальше или нет. Простите мне излишнюю горячность: мои чувства в данном случае не могут не быть горячи, и примите, сэр, уверения в самом глубоком почтении.

Ваш покорный слуга,

П. Б. Бронте.

Приложенные стихи кажутся мне весьма похожими на некоторые фрагменты самого письма, но, поскольку каждый предпочитает судить самостоятельно, я скопирую сюда шесть первых строф – это примерно треть всего произведения, и определенно не худшая.

Там, где Господь наш пребывает,

Где звезды ночью не мерцают,

Где райский свет всегда сияет,

Зачем меня там нет?

Когда под Рождество не спится

И в сумерках тоска клубится,

Картина страшная мне мнится:

На Древе Он умрет!

Я в детстве часто пробуждался

И крика своего пугался

От снов, в которых Он являлся,

Угасший Высший Свет.

Мать, утешая, говорила:

В тебе таится Слова сила,

Тебе не суждена могила,

Погибели уж нет.

Ура, я райский свет увижу,

Прощай, нелепый страх!

Я ясно этот день предвижу

Сквозь слезы на глазах.

Прилягу я среди могил,

Отвергну мир забот

И буду наблюдать светил

Волшебный хоровод.

Вскоре после возвращения из Дьюсбери-Мура Шарлотта услышала горестную весть: ее подруга Э. собиралась покинуть здешние края на довольно длительное время.

20 февраля

Что же я буду делать без тебя? Как долго продлится наша разлука? Отчего мы должны быть лишены общества друг друга? Все это непостижимая воля судьбы. Я так хотела побыть с тобой: всего пара дней или недель, проведенных вместе, укрепила бы во мне те чувства, которыми я так поздно стала дорожить. Ты первая указала мне путь, и я пытаюсь идти по нему по мере моих слабых сил, и вот теперь тебя не будет рядом со мной, и я должна двигаться вперед в печали и одиночестве. Отчего нам нужно разлучаться? Конечно, оттого, что нам грозит опасность слишком сильно полюбить друг друга и сбиться с пути Создателя, свернув на тропу идолопоклонства, поклонения созданию. Поначалу я не находила в себе сил провозгласить: «Да будет воля Твоя!» Дух мой противился, хотя я и знала, что поступаю неправильно. Оставшись сегодня утром на минуту одна, я обратилась к Господу с горячей мольбой дать мне силы подчиняться любому проявлению Его воли, даже если меня ждут куда более суровые испытания, чем теперь. После этого я почувствовала себя спокойнее и смиреннее, а следовательно – счастливее. В прошлое воскресенье я была в мрачном настроении духа и открыла Писание. Начав читать, я вдруг ощутила нечто такое, чего не было со мной много лет: приятную безмятежность, какая, помнится, посещала меня, когда я была совсем маленькой и летними воскресными вечерами стояла у открытого окна, читая о жизни некоего французского дворянина, сумевшего достичь высочайшей степени святости, какую только достигал человек со времен первых мучеников.