Ночная смена. Лагерь живых - Николай Берг

— Думаешь, потому и маньяков защищают так усердно?

— Да, идеал либерала уголовник отмороженный. Потому что бандит взял себе право делать то, что хочет. Либерал пока законов боится, всех этих мусоров, которые развернуться не дают, государства в целом. А уголовниками восхищается и боготворит их.

— Ну, это уж очень…

— Я лично уверен, что все либералы — готовые серийные убийцы, и потому сочувствуют не жертвам, а преступникам. И у меня есть тому свидетельство осязаемое.

— Что, руками можно пощупать?

— И руками тоже. Даже ногами попинать.

— И где?

— А рядом, в скверике у «Дома политкаторжан» стоит здоровенный валун. Мемориальцы наши поставили. Это памятник репрессированным. И что очень характерно, надпись там замечательная: «ЖЕРТВАМ ГУЛАГА».

— И что? В чем тут соль?

— Да в том, что ГУЛАГ — это вся система наказаний в СССР с 1930-х по 1960-е годы. Для всех! А теперь прикинь, сколько там было уголовщины, сколько там было с обывательской точки зрения правильно посаженных и наказанных. И палачей вроде Ягоды и Ежова, и банальных грабителей, убийц, людоедов и маньяков. Но памятник-то поставлен не невинно пострадавшим. Которые тоже за тридцать лет были, а всем. Оптом.

— Тогда что ж либералы начинают так вопить, когда их бандит обидит?

— Чудак человек! Они ж уголовников «своими» считают! Когда вор вора обкрадывает — это ж, по понятиям, западло?

— Эк ты повернул!

— Да как есть. Именно поэтому либералы так свое государство ненавидят. Мешает оно хотения исполнить. Отсюда непримиримая ненависть к ментам, копам, вертухаям и прочим гадам, из-за которых нельзя безнаказанно хапнуть девчонку на улице и три дня неторопливо ее мясничить, пуская слюни от счастья… Отсюда все вопли о свободе и утеснениях оной. Что у нас, что в Европе и Штатах.

— Но менты нередко критиковались справедливо.

— Разумеется. Тоже люди, и ничто человеческое…

— Столкнулся я тут с одним знакомцем, либералом, — глухо говорит Андрей, глядя в сторону.

— И что?

— Ничего…

Что-то не верится мне в это «ничего». Темнит Андрей. Но тормошить его без толку.

* * *

Закончив завтрак, совершенно счастливая Ирка обошла стол и уселась Виктору на колени.

— Скажи, что ты меня любишь! — сказала она, глядя сияющими глазами.

— Вот еще, — буркнул Виктор, спихивая ее с колен.

— Ну не порть мне праздник. Скажи!

— Да ну тебя! Отстань!

— Ладно, посидишь у меня на консервах с солониной недельку, по-другому заговоришь. К слову, когда мы будем детей заводить?

Виктор поперхнулся.

— Ты чего? Какие еще дети?

— Обычные человеческие детеныши. По возрасту нам самое время…

Виктор офигел еще сильнее.

— Как ты себе это представляешь? Где мы тут с детьми жить будем? У нас бункер посреди лесов.

— Вот я и толкую — пора завязывать с этой ерундой твоей и перебазироваться в приличное место.

— Да ты совсем крышей съехала!

— Да? А как ты себе представляешь наше житье? Ну, несколько лет — проживем. Паршиво, но проживем.

— Как это паршиво! Ты ж сама говорила, что тут райское место!

— Да. На шашлычки приехать. Ты что, всерьез собираешься тут всю жизнь жить?

— Чем плохо?

— Всем. С той жратвой, что у нас есть, — через год уже цинга будет. Ты ж первый захочешь картошечки, лучка, огурчиков и свежих щей с морковочкой и укропчиком. И чесночок еще, конечно. И жить в землянке на такой природе — быстро радикулитом разживемся.

— Ладно, посадим лук. У меня семена есть.

Витя с определенным недовольством вдруг почувствовал, что сейчас картошечки бы с огурчиками… Но вся еда им выбиралась долголежащая, и картошке тут места не было.

— Огородик разбивать? Ты сам огородом когда-нибудь занимался?

— У меня книжки есть, из инета инфа…

— А я занималась. Так что книжки твои на растопку хороши. Про баню у тебя тоже небось книжки есть?

— Есть. И не скаль зубы!

— Как не скаль, если смех берет. Значит, ты всерьез собираешься в этой землянке так всю жизнь и сидеть? До старости. Если доживем. Так?

— Так! — по возможности твердо ответил Виктор, хотя почему-то сейчас его идея как-то померкла и поблекла в собственных глазах.

— Супер! И огородик разобьем. И баньку из трех досок построишь. Загляденье.

— Чем плохо? — ощетинился Виктор.

— А всем. Жить надо — в доме, огород разбивать там, где удобно, а не посреди леса пластаться. Тоже мне Робинзон Крузо нашелся. И мыться в бане нормальной, а не в мисочке кружкой. УАЗ твой если сломается, что дальше делать будем? Зимой, например. Ты знаешь, сколько на зиму дров надо? Я знаю, сама из деревни. Да мы с тобой зимой поубиваем друг друга — хрен ты куда нос высунешь отсюда по метровому-то снегу. Значит, как два немытых медведя в одной берлоге шариться будем. И ради чего? Будешь строить тут хутор — а зачем? Неподалеку Ольховка, там уже три года, как бабка Арина померла, все дома заколоченные стоят. Мост еще в прошлом году развалился — хрен кто доберется. Помнишь, как мы в июле корячились с бродом?

Виктор промолчал. Конечно, помнил. Долго корячились. После этого он и поставил на УАЗ отличную лебедку. Теперь ему оставалось только объяснить себе — почему, когда он завяз сегодня, ему эта лебедка в голову не пришла. И вторая мысль — лишь бы Ирка лебедку эту не вспо…

— А теперь и лебедка есть, так что через брод можно ласточкой летать. Кстати, муженек, что ты сегодня ее не использовал?

— Решил, что нельзя тебя одну оставлять, дуру такую! Вот и вернулся!

— Ты такой милый! Я так и подумала! — Ирка тут же оказалась снова на Витькиных коленях и полезла целоваться…

— Э, насчет детей — это ты брось!

— Ну, милый, мы ж состаримся. Представляешь, как страшно будет, если кто один останется? Да и не один. Мы же надоедим друг другу-то. А дети — и нам помощь и в старости забота.

— Ага. А им каково будет? Даже и потрахаться не с кем, — ляпнул Виктор и, моментально оценив появившуюся в глазах Ирки нехорошую задумчивость, услышал внятный внутренний голос: «А вот это зря я сказал!»

— Ты прав, — тихо произнесла Ирка. — Ты совершенно прав…

* * *

Наконец-то является Николаич, да еще и не один — с командиром комендантской службы крепости Михайловым и двумя омоновцами.

Дарья заглядывает и тут же командует поставить стол.

Это новость — у нас теперь в комнате и стол состряпали, аккурат на полтора десятка человек. Я как-то и не заметил эти доски. Целиком стенка становится столом. О, плюс этому пасечнику! Толково сделано: поел — убрал… Нар к слову сделано куда больше, чем нас тут есть. И что интересно, откуда-то добыли пласты строительного поролона, которые и положены, как матрасы.