Повелители времени. Лето длиною в ночь - Елена Ленковская

Вздыхал по дороге — кому тут доверишь, себе — то не всегда доверять можно…

* * *

Рынок во Владимире большой, богатый, кипит, народом полнится. Чего и кого тут только нет. Красный, кожевенный, скобяной товар, и седельная упряжь, и тележный ход, и тёс, и горшки да плошки в гончарных рядах, а в бондарном — дубовые кадки для солений, липовые бочки — для мёда…

Купцы, высовываясь из дощатых лавок, ловят за полы, зазывают к себе. Прохаживаются молодцы-разносчики, покрикивают, держат кто шесты с лаптями, кто — лотки с подовыми пирогами. Сытный дух поднимается от горячих, укрытых ветошью пирогов.

А там — за калашным рядом, — овощи, ягода в решетах, ещё дале — рыба… Вот, рыбки-то бы к обеду взять нехудо…

Вдруг — сердце ёкнуло. Увидел отец Варсонофий фигуру знакомую. Ходит меж рядами человек, лицо каменное, глазом зыркает. Вырядился в рясу монашескую, а глаз-то колючий, острый. Пытливый глаз.

Да это ж Карамышев, Степан. Он, точно он! И шрам под подбородком приметный — кто может и не заметит, а ключник ростом не вышел, телом округл, пузат слегка, плечистому детине Карамышеву в пуп дышит, в жёсткое, совсем не иноческое лицо — снизу смотрит.

Чего ему тут надобно? Чего высматривает? Боярин беглого нижегородского князя Даниила Борисовича по Владимиру без тайной надобности, без злого умысла разгуливать не будет… И подумать боязно…

Карамышев тоже заметил ключника, сверху в упор поглядел, словно пригвоздил тяжёлым взглядом. У Варсонофия душа в пятки и ушла.

Смутился, заюлил, забормотал незнамо зачем, словно оправдывался:

— Да вот, к владычному столу рыбки подороже, да зелени, да…

— Значит, будет сегодня? — понизив голос, перебил его Карамышев.

— Ожидаем, с радостью и благоговением! — с готовностью закивал ключник.

Карамышев надменно поднял бровь:

— С радостью, говоришь?

Нависая над низкорослым ключником, нахмурился, зыркнул по сторонам, пошарил в рукаве и вложил в пухлую потную ладонь увесистую продолговатую гривну-новгородку:

— Меня не видел, ясно?

Ключник так и обмер, с серебряной новгородкой, зажатой в мягком кулачке. Точно — соглядатай!

Поскорее хотел гривну убрать с глаз долой, и тут ему снизу, из-под наброшенной на пустые корзины рогожи чёрт высунулся. И рожа чумазая чёрта этого будто ему давно знакома. Смотрит, на него ключника смотрит, на гривну эту, чтоб её, белки таращит…

Лицо у ключника пятнами пошло, перед глазами поплыло всё. Весь в поту ключник, привалился к прилавку, ноги как ватные… Открыл глаза — нет никого.

Уф, чего только не примерещится на жаре да со страху-то.

А страх его, ключника, уже который день не отпускает — скоро-скоро отвечать придётся, куда ушли запасы, и на какие надобности растрачена казна владычная.

«Вот ежели только что случится неожиданное…»

Ох, сам даже испугался отец Варсонофий мыслей своих неправедных. Но ежели всё-таки что — пожар какой, или набег, не приведи Господь, можно было бы списать все недостачи, да убыли из казны…

Ох, неладное в голову полезло… Кое-как в себя пришёл, поднялся, вытер лысину. Прикрикнул на помощника, что тащил корзины, чтоб поторапливался, да с базара поскорее засеменил, отдуваясь и фыркая.

Кроме встречи митрополита сегодня у него ещё одно дело неотложное наметилось.

* * *

Чёрт меж тем выпростал руки-ноги из рогожи, вылез из-под прилавка, утёрся рукавом, шмыгнул носом и прочь зашагал. Никакой он не чёрт, конечно, а просто мальчишка, грязью слегка измазанный.

* * *

Ключник, помощника с корзинами на кухню отправив, сам к наместнику поспешил, посоветоваться. Всё ж таки смутно на душе было. Хотелось беспокойство своё с Юрием Васильичем Щекой, наместником владимирским, разделить.

И на тебе — только пришёл ключник к нему на широкий двор, а Щека-то уже готов к отбытию. Стоит у резного крыльца — утробистый, грузный, краснорожий, в сапогах высоких, по-походному одетый, а к нему коня осёдланного отрок подводит.

В свою вотчину собрался, в Переславль, и дружина — с ним, а как же.

«Убегает!» — подумалось. Тоже, поди, не слишком рад приезду владыки — прихватил, грехом, и наместник кусок митрополичьих вотчин.

«Доложу, и грех с души, пущай сам решает, что делать — тревогу бить и в Москву за помощью слать, или…»

На носочки встал, шепнул на ухо дородному Юрию Васильевичу про Карамышева. Всё как есть выдохнул про утреннюю встречу. Мол, видел в торгу Карамышева, не иначе — соглядатай, и прочая.

Только про гривну позабыл сказать. И о личном разговоре с соглядатаем — умолчал. Да и про чёрта примерещившегося не стал сообщать… Последнее вообще к делу не относится, пожалуй.

Щека выслушал. Даже бровью не повёл. Отмахнулся якобы беспечно. Пробасил из утробы своей объёмистой, как из бочки:

— Привиделось! Откуда ему здесь быть-то! — и на коня взгромоздился. А у самого зажглось в лице что-то.

Понял ключник, что Щеке не терпится поскорее Владимир покинуть вместе с дружиною, а там — будь, что будет!

— Бог не выдаст, свинья не съест, — неожиданно успокоил себя ключник, и поспешил вернуться к своим хозяйственным хлопотам.

Да опять ему чёрт примерещился! Тот же самый.

Тут уж отец Варсонофий не сплошал. Откуда только прыть взялась — скакнул, всем тучным телом вздрогнул, а чёрта за руку схватил. Тот рванул было, да от ключника, может и убежишь, а вот от наместниковых кметей — трудновато. Скрутили чертяку.

Велел плеснуть ему в лицо воды из ковша. Раз, другой. Грязь сошла, и понял ключник, что не зря лицо этого чёрта ему знакомым показалось.

— Ах ты вор приблудный, — завопил ключник, — попался наконец! Думал, сгинул он давно, ан нет! Опять явился! Вот такие вот черти… митрополичье добро и порастащили! А мне — отвечать! — В затвор его!

И посеменил насчёт обеда распорядиться.

А с чёртом этим некогда возиться. Пусть посидит пока. После приезда митрополита разберёмся.

Прибыв во Владимир, Фотий нашёл владычное хозяйство запущенным. За три с половиной года после смерти прежнего владыки — разворовали изрядно.

Поделился заботой с Патрикием. Посетовал — прежде остального придётся заняться столь мирским делом, как восстановление митрополичьих угодий.

Ключи от кафедрального владимирского собора Успения Пресвятой богородицы владыка Фотий, ни минуты не сомневаясь, вручил своему иерею. Вверил Патрикию все хранимые здесь сокровища: дорогую утварь, церковные сосуды, сверкающие золотым шитьём ризы, — и среди прочих — драгоценный саккос[18], привезённый владыкой из Византии.