Крест и порох - Андрей Посняков

– Не для того жилы рвали, атаман, чтобы до старости оплеванными ходить! – поддержали его и Семенко Волк, и Михайло Ослоп: – Не хотим позору! Не любо!

– Не пойдем домой драными! – нарастало возмущение среди воинов. – Костьми здесь лучше ляжем, нежели без славы возвертаться! Нет казака без победы!

Среди всего этого нарастающего шума только Ганс Штраубе оставался спокойным и молчаливым. Похоже, у немца имелось некое свое, отдельное от прочих воинов мнение. Однако же его так никто и не узнал: воевода Иван Егоров поднял руку и в наступившей тишине уверенно объявил:

– По воле вашей, братья мои, не домой побежим мы ныне, а в земли колдовские двинемся, дабы сабли свои с дубинами дикарскими скрестить и биться до той поры, пока не сложит голову последний из казаков али покуда не примут язычники праведной веры Христовой!

– Любо! Любо атаману! – горячо отозвались казаки, вскинув кулаки, а иные и сабли. – Веди нас на язычников, Еремеич! Отдадим животы свои за веру христианскую! Примем муку смертную во славу Иисуса Христа! Слава! Слава! Любо атаману!

– Коли так, – опять вскинув руку, распорядился Егоров, – сбирайтесь, други. На восток выступаем. Новой сечи с ворогом злобным искать.

– Не надо сейчас идти, воевода, – неожиданно прозвучал в наступившей тишине спокойный совет. – Ночи следует дождаться.

– Что сказываешь, Матвей? – прищурился на стоящего у чума казака воевода.

– Сказываю, не видно ничего ночью с небес, – ответил Серьга. – Посему не летают сир-тя в темноте. Коли ночью из стойбища сего уйдем, не заметят сего колдуны и подлянки устроить не сумеют.

– Это тебе язычница твоя нашептала, что за спиной прячется? – усмехнулся атаман и громко спросил: – Ты почто с нами увязалась, красна девица? Отчего в остроге не осталась своих дожидаться?

– А кто у меня дома детей его кормить станет? – выдвинувшись на свет, ударила Матвея кулаком в плечо Митаюки. – Сам обрюхатил, пусть сам теперь и растит.

– Девица-то хваткая! – побежал смешок по рядам. – Все, влип Матвей, захомутали. Прищучила знахарка узкоглазая. Пропал казак.

– Коли в темноте пойдем, а днем прятаться станем, дозорные шаманы нас не углядят, – повторила Митаюки. – Ночью даже костры без опаски разводить можно. Все едино сир-тя спят.

– Как бы ноги не переломать во мраке.

– Так ведь не лес же окрест! – Митаюки пнула Серьгу локтем в бок, и тот подтвердил:

– До чащи, вон, окромя травы и мха, нету ничего! Где там спотыкаться? Раненых у нас много, с ними не разбежишься. Так что второпях в яму не упадем. Коли не спеша, так каждый шаг поперва проверять можно.

– Ночью, может, и скроемся. Так ведь днем углядят!

– Шкуры с чумов снимем и на ночь под ними укроемся, – предложил Штраубе. – А на них травы и веток накидаем. Сверху, мыслю, сие с легкостью за взгорок обычный примут.

– Разумно, – согласился воевода. – Несколько шкур надобно разделать и к рогатинам подвязать, носилки соорудить. – Егоров повысил голос: – Готовьтесь, казаки! Вечером выступаем.

– Василь, Никейша, Ондрейко – со мной, – тут же распорядился Штраубе. – Посмотрим, как тут у людоедов крыши устроены. Не сшиты – придется самим сцеплять, дабы в темноте потом не мучиться.

Вчетвером казаки принялись «раздевать» крайний чум, и почти сразу тишину над стойбищем разорвал громкий отчаянный крик:

– Атама-ан!!!

На помощь товарищам кинулись сразу с десяток казаков, но оказалось, что ничего не случилось. Немец с округлившимися глазами стоял перед полуободранным строением и тыкал в него указательными пальцами обеих рук.

– Чего орешь, Ганс?! – подскочил к сотоварищу Иван Егоров. – Обезумел?

– Смотри!

– Чего?

– Смотри!

– На что смотреть? Ну, из костей менквы чумы свои связали. Нет у них тут деревьев, вот и… – Атаман осекся и тоже двумя руками осторожно пощупал светло-желтые ребра каркаса чумов. – Етишкина жизнь… Да это же слоновая кость!

– Нам же Маюни с первого дня сказывает, что менквы на здешних мохнатых слонов охотятся! Как их там? Товлынгов! Вот… – Немец сглотнул. – На кого охотятся, из того и строят.

– А ну, обдирай! – приказал Егоров, и казаки быстро стащили шкуры низкого полуовального жилища людоедов. Атаман восхищенно перекрестился: – О господи!

– Святая Бригита! – осенил себя знамением и Ганс Штраубе. – Вот чего Строгановым заместо золота предъявить можно!

Все открывшееся людям строение почти целиком было сделано из длинных, в полторы сажени, связанных между собой бивней товлынгов, как называли остяки мохнатых слонов. Могучие клыки были вкопаны в песок, а поверху к ним были привязаны другие, заменяющие балки крыши.

– Что же мы их раньше-то не нашли?! – зло сплюнул Семенко Волк.

– А чего бы изменилось? – пожал плечами молодой кормчий Ондрейко Усов. – Все едино караван к Строгановым мы так и не собрали.

– Их тут тысяч на пять гульденов будет! – жалобно поморщился Штраубе. – Пять тысяч звонких золотых кругляшков, каждый из которых стоит жизни свейского копейщика или двух ляхов! Неужели же мы их тут бросим?!

Иван Егоров сочувственно положил ладонь другу на плечо. Вопрос не требовал ответа. Ведь понятно, что полсотни тяжеленных бивней по паре пудов каждый ватага с собой не понесет.

– Может, хотя бы закопать?

– Зачем? – пожал плечами воевода. – До них тут, похоже, никому и дела нет. Разве только менквы новые откуда-то прибредут. Так и они красть не станут, на месте в дело приспособят.

– Святая Бригита! – опять перекрестился немец. – Дикие людоеды живут в домах из слоновой кости! Коли расскажу о сем в родном Мекленбурге, меня поднимут на смех.

– Ерунда. Немцы легковерны. Любой чуши завсегда доверяют. Чисто дети.

– И-эх… – с видимым усилием отвернулся от сокровища Штраубе. – Ладно, давайте кроить.

В мокрых одеждах на берегу студеного моря сидеть без дела было холодно, а потому за работу казаки взялись с азартом и за несколько часов превратили три десятка шкур, одна поверх другой навязанных на костяной каркас, в одно большое полотнище, способное укрыть несколько десятков человек. Однако все под него явно не вмещались, а потому соседний чум мужчины тоже разобрали, порезав одну шкуру на тонкие ремешки, которыми и соединили в единое полотнище остальные. Подстилки частью были пущены на носилки, частью порезаны на накидки и розданы женщинам. Уж очень те мерзли в своих тонких мокрых одеждах. Толстые войлочные поддоспешники, стеганые куртки и тегиляи, даже влажные, тепло все-таки немного держали.

Когда вслед за рухнувшим за горизонт настоящим солнцем стало тускнеть и колдовское, казаки уложили раненых на одни носилки, на другие погрузили тяжелые полотнища сшитых покрывал и двинулись через низкорослую тундру на восток.