Бандитский Петербург. 25 лет спустя - Андрей Константинов

Первый раз он украл в 15 лет. Тогда он еще не был Горбатым. Умер в тюремной больнице в возрасте 62 лет…

Звали его Юрий Васильевич Алексеев. Однако больше известен он был не под настоящим именем, а под прозвищем Горбатый. Погоняло это получил за то, что умел имитировать горб – чтобы в случае чего милиция потом горбуна искала. Использовал и накладной горб.

Семь раз приговаривали его к различным срокам. В общей сложности просидел почти двадцать семь из своих шестидесяти двух. Прошел чуть ли не все лагеря от Колымы до западных границ. Трудно сказать, был ли Горбатый вором в законе, впоследствии отошедшим от традиций, или же занимал в блатной иерархии ступень пониже. Одни говорят так, другие – этак.{ По некоторым данным, внутри воровского титула есть более тонкое иерархическое деление: 1) вор-полнота; 2) вор; 3) положенец.}

Сейчас вообще стало трудно говорить о ком-либо – вор в законе он или нет. Изменилось само понятие. В наше время всеобщего разрушения устоев изменяется и статус воров в законе, из-за чего царит путаница и неразбериха. Дело доходит до того, как уже было сказано, что высший воровской титул стало возможным просто купить.

Горбатый был представителем старой воровской школы. За этим человеком стоит целая эпоха уголовного мира. Работал он в основном по антиквариату. Кстати, в его визитной карточке так и было написано: «главный специалист по антиквариату в Санкт-Петербурге». Как рассказывают сотрудники милиции, в 1970-х годах Горбатый входил в знаменитую преступную группу «Хунта», состоявшую из преступников-евреев, которые грабили евреев же, выезжавших из СССР.

Одним из ближайших его друзей был Михаил Монастырский, иначе – Миша Миллионер. Монастырский – человек почти легендарный, организовавший в конце 1970-х – начале 1980-х годов поточное изготовление изделий под Фаберже с последующей переправкой их за границу. Когда Монастырского арестовали, экспертиза не смогла назвать фальшивыми изделия, выпущенные его организацией. Монастырский имел офис на Адмиралтейской набережной, некоторые называли его одним из самых богатых людей Петербурга.{ Подробнее о Михаиле Монастырском см. главу «Думские сидельцы».}

Горбатый тоже был достаточно богатым человеком, о чем свидетельствует хотя бы то, что он, раковый больной, три года держался на лекарстве, которое, по оценке врачей, не все кремлевские пациенты могли себе позволить. Юрий Васильевич прекрасно разбирался в искусстве, обладал хорошей, интеллигентной речью, был прекрасным рассказчиком, его можно было слушать часами. У него остались два сына, один из которых сейчас живет в Швеции. А приемный сын его, между прочим, – журналист.

По словам работников милиции, только за 1991–1992 гг. посадили пять преступных групп из-под Горбатого общей численностью более 25 человек. Он, несомненно, был неординарным человеком, знавшим много городских тайн. Последний раз его арестовали в декабре 1991 года.

Трудно сказать, почему он согласился говорить со мной. Может быть, просто захотел чуть-чуть приоткрыть завесу над некоторыми теневыми сторонами жизни нашего города. Он умирал, знал это и хотел высказаться. Я беседовал с ним в тюремной больнице. Наши разговоры, пожалуй, не носили характера интервью – скорее это был монолог, изредка прерываемый вопросами…{ Всего у меня было две встречи с Горбатым. Одна из них даже снималась на камеру для телевидения, для очень популярной в свое время питерской телепрограммы «Факт». Вот только, сохранилась ли эта запись, мне неизвестно (очень жаль, если сегодня эти кадры потеряны).}

Говорят, многие коллеги Горбатого не понимали, почему он, обеспеченный человек, под конец своей жизни снова пошел на криминал. Сам он якобы отвечал на этот вопрос так: «Вам не понять. В этом – вся моя жизнь…» Мне трудно сказать, что в исповеди Горбатого, произвольно скомпонованной мной по тематическим главам, правда, а что – вымысел. Его судьба стала частью искореженной и изломанной истории нашей страны…

Впрочем – судите сами.{ Далее в тексте сохранены все особенности лексики рассказчика.}

– Я родился и вырос в нормальной семье. Был в школе отличником. В третьем классе у меня еще были домашние учителя, я уже чертил тушью, рисовал красивые здания Петербурга, зная, кстати, при этом, кто именно из архитекторов их строил. Начал изучать английский и немецкий языки.

А потом – 37 год, расстреляли отца. Он был главным механиком крупного завода. С тех пор в нашей семье начались разные передряги…

Мама вышла второй раз замуж за сына отца Иоанна Ярославского, епископа Ярославля. Мама была очень красивой женщиной. Ее крестным отцом, кстати, был личный шофер Ленина – Гиль Степан Казимирович. Он, умирая, оставил маме восемь тетрадей воспоминаний. Мама была крупным банковским работником, хорошо знала семью Орджоникидзе, Рокоссовского. Дед мой был первым комиссаром Адмиралтейства, хотя и беспартийным, как и Гиль…

Д-да, так вот, потом началась блокада, выехать нам не дали – было распоряжение нас не выпускать. В голод я не воровал, но вся обстановка сложилась так, что в 1947 году мы всем классом в школе украли дорогой воротник, продали его и пропили потом – молоком. Всех пожурили, а меня как сына врага народа осудили. Я попал в детскую трудовую колонию в Стрельне. Там, где был когда-то корпус графа Зубова, а сейчас школа милиции.

Я был очень любопытным и впитывал в себя все устои и принципы того мира, как губка. Я вдруг ощутил себя среди людей. Дома я устал от политических скандалов, от рассказов о том, кто в каком подвале от НКВД отстреливался. Мне все это не нравилось. А в колонии – совсем другие темы, и люди были, с моей точки зрения, порядочные. Воры старого поколения рассказывали мне, как имели дела еще с торгсинами{ Торгсин – сокращение от названия магазинов «Торговля с иностранцами». В этих магазинах перед войной продавались экспортные и импортные товары за валюту иностранцам и за золото, серебро, драгоценные камни соотечественникам. В Ленинграде работало несколько торгсинов. Например, торгсину был отдан верхний этаж универмага. Был магазин и на Кировском проспекте, на углу улицы Скороходова, там, где сейчас ресторан.}, – все это было очень интересно.

А после Стрельны – новый срок. Опять же, будучи несовершеннолетним, получил двадцать лет тюрьмы. У меня в кармане был пистолет, офицерский «вальтер» без обоймы, без патронов. Но разве им что-то докажешь? Они берут справку, что пистолет пригоден к одиночным выстрелам, и дают тебе разбой, которого не было…

Отправили меня на Северный Урал – в Севураллаг. Тогда не было режимов: общих, усиленных, строгих – полосатых. Тогда были спецы. Мне зачли то, что я сын расстрелянного, и отправили в спецлагерь. Ну а там были просто «сливки общества» – дальше ехать некуда. Мне пришлось впервые показать зубы, иначе бы я погиб.

Из интеллигентного мальчика я превратился в тигренка. Люди-то другие гибли просто на глазах…