В поисках божественной обители. Роль мифа в современной жизни - Джеймс Холлис

«Бог: внутреннее переживание, невыразимое в словах, но оставляющее сильное впечатление. Психическое ощущение имеет два источника – внешний мир и бессознательное. Любое непосредственное ощущение является психическим. Существует ощущение, обусловленное физически (внешним миром), и внутреннее ощущение (духовное переживание). И то, и другое ощущение достоверно. Бог – это не статистическая истина, следовательно, доказывать существование Бога не менее глупо, чем Его опровергать…

Люди говорят о вере, когда они потеряли нить познания. Вера и неверие в Бога, по сути своей, суррогаты. Наивный дикарь не верит – он знает, ибо его внутреннее ощущение значит для него не меньше, чем внешнее. Он по-прежнему не имеет никакого понятия о теологии и не позволит одурманить себя разными софистскими теориями»[133].

Сделаем небольшую паузу, чтобы увидеть резкое отличие между смирением Юнга перед непознаваемым, его почтением к абсолютной отдельности Другого и его духовной силой – и «определенностью» солипсических «затворов» Торы, выкованных из проповедей Экклезиаста. Возможно, важной предпосылкой религиозной жизни должно быть признание первичности внутреннего мира – арены, на которой активизируется и живет Имаго Бога. Если внутри нет ощущения присутствия богов, их образы волей-неволей проецируются вовне. Юнг писал, что такие образы

«обладают высокой степенью автономии, которая не исчезает с изменением формы выражения образов… Наше сознание лишь воображает, что потеряло своих богов; в действительности они все еще там, и требуется лишь одно главное условие, чтобы они вернулись обратно, обладая полной силой»[134].

Когда такой психический материал подавляется или ускользает обратно в бессознательное, эти образы, наполнившись энергией, внезапно проявляются в тех или иных событиях, а также в проекциях на харизматических лидеров и социальные институты. В 1936 году в эссе «Вотан» Юнг показал, как односторонний рационализм и власть технократии, отделившись от инстинктивных корней немецкого духа, прорвались в коллективном заболевании фашизмом[135].

Если вспомнить об упоминавшейся ранее женщине, которой приснилось, что она выносила в своем чреве Христа[136], мы признаем, что такая психическая реальность присутствует везде и всюду, но выявляется с большим трудом. Люди, склонные держаться за уникальность собственных метафор, пороча при этом метафоры своих ближних, фактически отделяют свою теологию от мистического источника породившего их таинства. В 1952 году в письме Дороти Хох Юнг указывает на это обстоятельство, считая его очень важным:

«Отстаивание уникальности христианства, которое отвергает даже свои мифологические истоки, определяемые историей, [лишает] Евангелие… реальности. Тогда устраняются все возможные точки соприкосновения с человеческим познанием и вера становится совершенно невероятной и неприемлемой… и церкви… опустошаются… Это очень удобно, поскольку в таком случае священника ничуть не смущает, понимает или нет паства Евангелие; он может совершать службу так, как раньше. Образованные люди… должны иметь более твердое убеждение относительно Евангелия, если в нем всегда в той или иной мере указывается на присутствие мифа. Более того, в архетипической форме он действительно существует в каждом человеке. Тогда люди должны понять, каким образом их действительно затрагивает Евангелие и о чем оно говорит, несмотря на постоянные искусственные ширмы, которые расставляют теологи. Без этой связи легенда об Иисусе остается просто захватывающей историей, которая воспринимается чуть глубже сказки и, по существу, становится развлечением»[137].

Религиозная традиция, отделенная от своих архетипических корней, от своей мифологической основы, остается совокупностью догматов и ритуалов, лишенных глубины. Такая религия подвергается большому риску, ибо ей не хватает энергии, чтобы расшевелить душу. Возможно, вместо того чтобы взять за основу уникальность религии, лучше было бы обосновать те особые пути, которые ведут к мифологическим истокам, общим для разных религий. Право, на свой собственный миф или метафору, данное каждому человеку, – это лучшее средство от слепой приверженности.

В одном из писем, написанных в концентрационном лагере, пастор Дитрих Бонхоффер предложил целый век не употреблять слово Бог, так как оно уже покрылось налетом устаревших ассоциаций и утратило свою религиозную силу и способность концентрировать религиозные переживания[138]. В последние годы разные теологи отмечали, что за отделение души от тела в теологии церкви пришлось заплатить огромную цену, выражающуюся в самоотчуждении верующих, которое существовало на протяжении целых веков, в унижении женщин и гомосексуалистов и утрате контакта с земными таинствами души и материи. По утверждению Наоми Гольденберг,

«Всех богов, богинь и божеств следует воспринимать как силы, существующие в природе и внутри человека. Мужской персонаж, который ставит себя выше женщины, секса и земных наслаждений, не может принести в мир жизнь – он может служить лишь воплощением смерти»[139].

Точно так же при попытке наделить одного бога всеми положительными качествами, исключая противоположные или сомнительные качества, формировалась Тень, характерная для большинства идеологий. В политеистических религиях, по крайней мере, не ощущалось тревоги, связанной с противоречиями, так как в них каждую силу воплощал отдельный бог. В них не было проблем, связанных с Тенью, ибо боги интуитивно считались многократно усиленным воплощением всех человеческих качеств.

В античные времена в процессе миграции целых сообществ боги меняли свои прежние облачения на традиционные местные наряды и даже имена в соответствии с наречиями и диалектами нового места пребывания. Но воплощаемые ими принципы и законы не изменялись; независимо от иерархии те же самые божественные (то есть мифические) законы получали должное признание. Воплощение Великой Матери не зависело от имени богини: Гера, Юнона, Изида, София или Мария. В письме к пастору Фрицу Пфафлину в 1935 году Юнг пишет:

«В том, что вам стремится принести бессознательное, нет никаких кардинальных отличий от христианства. Это просто углубленный христианский символизм и возвращение к жизни основ, на которых создано христианство и другие великие религии»[140].

Игнорируя и отрицая свои языческие истоки, современные религии отделяют себя от своей архетипической основы.