Тридцатилетняя война - Сесили Вероника Веджвуд

Несмотря на сходство замыслов, династические амбиции не позволяли Иоганну Георгу и Максимилиану объединиться. Прознав о договоре Иоганна Георга с Фердинандом, Максимилиан заревновал и настоял на том, чтобы он возглавил войну в Богемии, а Иоганн Георг вел военные действия лишь в Силезии и Лусатии[239].

Стремясь получить скорые дивиденды, эти два половинчатых патриота лишили себя возможности проводить общую политику. Оба совершенно не осознавали того, что, выторговывая у Фердинанда земли и титулы, давали ему в руки мандат на то, чтобы распоряжаться империей по своему усмотрению. Ни тот ни другой не понимали, что Фердинанд, принимая их содействие, вовсе не собирается отказываться от помощи Испании и не берет на себя никаких обязательств в отношении земель Фридриха на Рейне[240].

Катастрофа неминуемо приближалась. Католические прорицатели называли Фридриха «королем на одну зиму», в его распоряжении оставались весна и лето, но с каждым месяцем появлялись все новые признаки беды. В начале года он побывал в главных вотчинах своего нового королевства. С энтузиазмом его встретили в Брюнне (Брно), Баутцене и Бреслау (Вроцлав). Однако в Ольмюце (Оломуце) зал, где его принимали, властям пришлось заполнить крестьянами и солдатами, чтобы скрыть отсутствие католического дворянства. Фридриху было невдомек то, что половина жителей этого города ненавидят его за осквернение церквей[241]. Он простодушно мечтал о будущих выездах на охоту со своей королевой. На самое холодное время года Фридрих оставил ее в Праге и теперь жаловался в письмах: «Il m'ennuie fort de coucherseul» («Как надоело спать одному»)[242].

Мало-помалу Фридрих начал осознавать грозящую ему опасность. В ночь приезда в Брюнн границу перешел контингент польских войск, посланный в ответ на просьбу Фердинанда, и далекое зарево горящих деревень зловеще окрасило горизонт. Он не сообщил об этом жене, написав лишь о том, что «ужасно устал» — «Fesprit rompu»[243].

В такой ситуации мог сломаться и более сильный человек. Друзья предали, а воодушевленность подданных испарялась вместе с надеждами. Они избрали его не из любви к нему, а в расчете на его помощь[244]. Но он ничего им не дал. Вначале за счет личных средств Фридрих увеличил чешскую армию на семь тысяч человек[245], однако уже в марте 1620 года искал займы в Лондоне, а к середине лета закладывал свои драгоценности и вымогал наличные деньги у евреев и католиков[246]. Войска бедствовали, свирепствовал тиф, голод и безденежье вынуждали солдат заниматься грабежом. Ан-гальт эпизодически казнил виновных, но это ничего не меняло. То тут, то там крестьяне устраивали самосуды или восставали[247]. Попытки прибегнуть к конскрипции не дали никакого результата. В Силезии кое-как набрали четыреста всадников, совершенно непригодных. В моравском Ольмюце не нашлось офицеров для рекрутов-крестьян, и они через пару дней разбрелись по домам[248].

Испытывая нехватку лошадей, артиллерии и финансов, Эрнст фон Мансфельд все еще удерживал для Фридриха Пильзен. Летом он отправился в Прагу на поиски денег для своих людей. За ним последовал и полк, который он расформировал из-за отсутствия средств. Разъяренное воинство окружило его жилище в Праге, так что ему пришлось пробиваться с мечом в руках и при помощи королевских лейб-гвардейцев[249]. Возмутителей спокойствия было немало. И солдатня, и офицерство пользовались любой возможностью для того, чтобы бросить службу и пошататься по улицам и тавернам столицы[250].

В городе же действительно происходило что-то напоминающее Содом и Гоморру или пир во время чумы. Не прекращались балы и банкеты в домах дворян, лыжные выезды зимой и купания летом, а король взял моду разъезжать по городу в ярко-красной мантии и с желтым пером, залихватски вдетым в шляпу. Когда наступила теплая погода, он на глазах королевы и ее дамского окружения нагишом шел купаться в Молдау, и изумленные бюргеры толпились вокруг[251]. В Градчанах всегда было много желающих посмотреть на «бесплатное и забавное зрелище», которое являли собой юные король и королева, походить по королевским покоям, покачать на руках маленького королевича. Один из гостей даже догадался выкрасть на память шерстяные башмачки принца[252].

Редко бывает, чтобы подданным не понравился такой наивный и благонамеренный правитель. Фридрих ждал любви, но натолкнулся на презрительное отношение министров и ненависть населения. Робевший перед советниками и путавшийся в статьях конституции, которую призван защищать, он казался глупее, чем был на самом деле. На протестантской ассамблее в Нюрнберге Фридрих, отвечая послу, заученно повторил фразу, предназначавшуюся для ответа на совершенно другой вопрос[253]. Он приводил в замешательство и придворных, и советников своим необычным поведением: ходил с непокрытой головой, обращался к Ангальту, прежде чем ответить на любой вопрос, слишком часто протягивал руку для целования. А на публике Фридрих всегда отдавал первенство королеве и позволял ей появляться в таких платьях, в каких не выпустил бы свою супругу из дома ни один уважающий себя чешский господин[254].