Войны Миллигана - Дэниел Киз

– Черкни там, – ответил писатель.

Учитель исправил сцену Рождества, во время которой сестра Билли Кэти и его брат Джим предъявляют кевину доказательства того, что это он совершил нападения на придорожной стоянке.

Он предложил, чтобы писатель написал: «Кроме того, ты давно уже бросил семью».

– Видите ли, Джим уехал, и защищать маму теперь приходилось Билли. Он считал, что Джим сбежал, просто умыл руки. В тот вечер кевин бросал Джиму обидные упреки, но это потому, что считал, что Джим их покинул – малышку Кэти и маму. Он в семнадцать лет уезжает, поступает в колледж, идет в ВВС и бросает меня, единственного мужчину в доме, защищать маму и сестру, которая сама еще ребенок. А мне всего пятнадцать с половиной. Защищать их должен был Джим, он старший. Я считал, что он бросил семью.

– Это важно, – сказал писатель, – потому что я описал сцену глазами Джима, основываясь на нашем с ним телефонном разговоре. Теперь ты можешь ее исправить. Только ты говорил все это тогда или додумываешь сейчас, оглядываясь в прошлое?..

– Нет, я так ему и сказал. В глубине души я всегда злился, что Джим нас бросил.

– кевин чувствовал то же самое?

– О да. кевин знал, что Джим нас бросил. Он был не охотник брать на себя ответственность, но боялся за маму и Кэти и старался их защищать.

Читая дальше, Учитель покачал головой:

– Этот персонаж у вас говорит: «Да, ты в этом разбираешься». Он бы так никогда не сказал. На их языке это будет: «Ага, ты в этом волокешь». Вам придется переделать. Эти двое должны говорить, как хамы и бандиты. Они такими и были. Очень низкий уровень, сплошная брань. Короче, пишите как хотите, но они не должны разговаривать литературным английским.

– Сделай пометку на полях, – попросил писатель.

Учитель написал: «Больше бранных слов».

Когда Учитель дошел до конца главы, в которой рейджен входит в ворота тюрьмы в Лебаноне, чтобы отбывать там срок «от двух до пятнадцати», который ему присудили в результате сделки с правосудием, то сказал:

– Вы можете показать мои переживания, если добавите: «рейджен услышал, как за ним с громким лязгом закрылись ворота». Этот звук потом отдавался у меня в голове ночь за ночью. Я просыпался в холодном поту. Даже здесь, всякий раз как слышу лязг двери, вспоминаю Лебанон. Я всю жизнь ненавидел Чалмера, но по-настоящему понял, что такое ненависть, только в тюрьме. Вот эйприл – из тех, кто умеет ненавидеть. Она хочет, чтобы Чалмер мучился, сгорел живьем прямо у нее на глазах. Все остальные никогда ничего такого не чувствовали. Мы чувствовали злость, но не ненависть – до тех пор пока меня без вины не бросили в тюрьму. Никто не должен проходить эту суровую тюремную школу.

На пятый день, когда Миллиган вошел в комнату для свиданий, писатель сразу понял, что-то не так.

– Господи, что с тобой?

– Мне отменили препараты.

– Чтобы ты не смог со мной работать?

– Не знаю… – медленно, безжизненно произнес он и пожал плечами. – У меня сильная слабость, голова кружится. Прошлой ночью казалось, что в мозгу работает отбойный молоток. В комнате было двенадцать градусов, а я обливался потом. Пришлось взять новые простыни, потому что постель была мокрой насквозь. Сейчас мне получше, но я сказал Линднеру: «Хватит…» Он ответил, что будет снимать меня с препаратов в три приема, чтобы не было ломки…

– Ты сейчас кто?

– Ну… Трудно сказать… Я не все помню. Это началось прошлой ночью, и становится хуже и хуже.

– Читать сможешь?

Он кивнул.

– Но ты не Учитель?

– Я не знаю. Не все помню. Может, и Учитель, но память подводит.

– Ладно, может быть, Учитель вернется, пока ты будешь читать.

По мере работы над книгой его голос становился увереннее, а выражение лица – более оживленным. Говоря о сцене, где рейджен проникает на склад медтехники, чтобы украсть детское инвалидное кресло для маленькой Нэнси, он кивнул:

– Тут рейджен не станет возражать, потому что никто ничего не докажет. Единственное, вы не сказали, насколько ему было страшно.

– рейджену? страшно?

– Да, в том-то и дело. Ограбление со взломом – глупейшее дело, потому что не знаешь, что тебя ждет – сигнализация, собака… И на кого нарвешься, когда выйдешь. Так что да, было страшно.

С большим трудом, но они все-таки осилили рукопись, и писатель увидел, как поменялось лицо Билли. Учитель кивнул и откинулся на спинку, его глаза наполнились слезами.

– Вы написали именно так, как я надеялся. Поставили себя на мое место.

– Я рад, что застал тебя, – ответил писатель.

– Я тоже рад. Хотелось попрощаться. Вот… Это для Голдсберри. Они вынудили меня расписывать это заведение за минимальную плату, но им не удастся заполучить картины за бесценок.

Когда они на прощание пожимали друг другу руку, писатель почувствовал, что Учитель сунул ему в ладонь сложенный листок бумаги. Он не осмелился его прочитать, пока не выехал за пределы больницы.

Проезжая по дороге в Афины через Колумбус, писатель купил «Колумбус ситизен джорнал» за двадцать девятое апреля и увидел заголовок: