Грабители морей - Луи Жаколио

— Вы говорите, мне осталось десять минут. Хорошо. Позвольте же мне попросить вас избавить меня от своего присутствия и оставить одного.

— Мне остается только повиноваться.

Форточка захлопнулась, и шаги, постепенно удаляясь, затихли на террасе.

— Через десять минут меня повесят! — воскликнул, оставшись один, Ингольф. — Повесят! Через десять минут от меня не останется ничего, кроме бренной оболочки! Интересно знать, что после этого станет с моим «я», во что оно превратится?..

Такие мысли занимали капитана Вельзевула в последние минуты его жизни. Он был моряк, а жизнь моряка развивает наклонность к отвлеченным размышлениям. Затем Ингольфу вспомнились его детство, старик-отец, с тревогой дожидавшийся в Копенгагене возвращения своего сына, которого ему не суждено было увидеть. Матери своей Ингольф не помнил… При мысли об отце сердце молодого человека сжалось до боли, и слезы выступили на его глазах.

Под гнетом ужасной тоски он пролепетал:

— Как долго тянутся эти десять минут!

В противоположность слабодушным людям, готовым надеяться до самой последней минуты, Ингольф, убедившись в неизбежности смерти, торопился избавиться от горьких воспоминаний и поскорее обрести вечный покой.

Едва он успел произнести эти слова, как в стене опять послышался стук, теперь гораздо слышнее, чем в первый раз. Ингольф, сидевший на стуле с опущенной головой, вдруг приподнял голову и вскричал печальным и дрожащим голосом:

— Кто бы ты ни был, друг или враг, зачем ты смущаешь меня в мои последние минуты?

Вслед за тем на террасе послышались звучные, мерные шаги солдат по каменным плитам. Десять минут прошли, и за Ингольфом явился взвод солдат, чтобы вести его на казнь.

Ингольф лишь слегка вздрогнул. Он был готов ко всему.

— Стой! — скомандовал офицер. — Становись в две шеренги!

Ингольф ступил несколько шагов к двери, чтобы гордо и с улыбкой встретить своих палачей. Вдруг слева послышался легкий шорох. Ингольф обернулся — и едва не лишился чувств: при скудном свете ночника, освещавшего комнату, он увидел, как стена раздвинулась и в образовавшемся проеме появилось что-то вроде призрака с тусклыми впалыми глазами.

Щеки и руки у призрака были тощи, как у скелета. Он был закутан в длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа.

В замке двери между тем уже поворачивался ключ… Ингольф без колебания бросился в проем стены, призрак посторонился, чтобы пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была.

В это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеной расслышал, как чей-то повелительный голос крикнул:

— Капитан Ингольф, десять минут прошли, ступайте за мной.

Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет…

Мистер Олдхэм сходится во мнениях с Грундвигом. — Неудачные попытки Эриксона. — Олдхэм принимает Грундвига за полинезийца.

ПОРА, ОДНАКО, НАМ ПОСМОТРЕТЬ, ЧТО СТАЛОСЬ с мистером Олдхэмом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.

Первой заботой Ингольфа по прибытии в Розольфсе было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к дверям часового, чтобы мистер Олдхэм как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.

Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Олдхэм подчинился своей участи без большого протеста. Но — увы! — на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, — мистер Олдхэм нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.

— Брр! — пугал его Эриксон. — Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Олдхэм!..

Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.

Эриксон был разбит по всем пунктам. Добряк-бухгалтер был упрям и ни за что не хотел отступаться от того, что раз навсегда забрал себе в голову.

Истощив все аргументы, офицер решился сказать Олдхэму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от северного полюса.

Олдхэм не дал ему даже и договорить — покатился со смеху.

— Рассказывайте! — сказал он. — На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?

— Да ведь чем ближе к полюсу, тем дни дольше, — убеждал его лейтенант. — Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому ведь экватор и называется равноденственной линией.

— Оставьте вы свои шутки, — не поддавался Олдхэм. — Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании — в этом я убежден. И капитан, и господин Надод, и все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я сойду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собой.

Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.

Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Олдхэм подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.

Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастья, мистер Олдхэм оказался обладателем ста пятидесяти тысяч франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрезера в Лондоне. Из-за скромности вкусов мистера Олдхэма сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если нотариус Пеггам и не взял бы его опять на прежнее место.

Он решил покинуть «Ральфа» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.

Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Олдхэм стал нетерпеливо дожидаться ночи.

Как раз под окном его каюты была привязана на простую веревку лодочка, в которой обычно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Олдхэм тихонько притянул лодочку к стене корабля, бесшумно спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.

Сердце сильно билось у него, когда он отплывал от корабля, но, к счастью, его никто не увидел.