Война кончается войной - Сергей Зверев

— Лучше бы я ошибся, — прошептал он зло. А потом начал энергично командовать, чтобы только не смотреть на молодого оперативника. — К лазу не подходить, он может быть заминирован! Пленного в машину и охранять как следует. Сапера к дому, проверить подходы!

Без суеты начали собирать оружие оуновцев. Оперативники Ровенского УНКВД осматривали тела. Несколько солдат, прикрывая двух саперов от возможного нападения, держали наготове автоматы и внимательно смотрели по сторонам, держа под прицелом и сам дом, в котором могли еще оставаться бандиты. Живые или раненые, они были одинаково опасны.

Шаров опустился на колени перед телом девушки и некоторое время смотрел на нее. Потом протянул руку и поправил локон длинных волос, упавший на губы. Васильев боролся с желанием подойти и поговорить с парнем. Или лучше оставить его пока наедине с ней, со своими воспоминаниями? Ведь сейчас рушится прошлое, сгорает то, что было живо и осязаемо. Уходит навсегда. Страшное, если вдуматься, слово — «навсегда».

Старший лейтенант, ни на кого не глядя, перевернул убитую на спину. Было заметно, как он стиснул зубы, как дрогнули его губы.

«А ведь он ее любил, — грустно подумал Васильев. — Вот ведь беда какая! Молодость, любовь, а тут война. И ладно бы с чужими, ведь свои со своими воюют. А теперь вот сиди и смотри».

Васильев был не намного старше Олега Шарова, но фронтовой опыт, опыт оперативной работы в НКВД, пусть даже на четыре-пять лет больший, чем у его младшего товарища, играл огромную роль. Люди в таких условиях взрослеют быстро, некоторые даже стареют душой безвозвратно. Не каждый может выйти из кровавых лет войны прежним молодым человеком.

А Шаров смотрел на тело мертвой девушки и думал о другом. Не о потерянном, не о том, чего уже не будет, чего не возвратить. Он грустно смотрел на Оксану и думал, какая удивительная вещь — смерть. Один миг, и белое меняется на черное. Ведь вот только жил человек, улыбался, смотрел на мир… Ну, пусть Оксана не улыбалась в последние минуты своей жизни. Она, видимо, случайно оказалась блокированной в этом доме с другими бандитами. Наверное, она после встречи со своими начальниками из ОУН просто не успела уйти.

«Вот и все, — думал Шаров, — холодеет тело, это уже не она, хоть я и смотрю на нее. Я целовал эти губы, ласкал это тело, смотрел в эти глаза, а что сейчас осталось от прежней Оксаны? Странно, а почему у меня нет к ней ненависти? Ведь она меня использовала, она была врагом, засланным играть роль влюбленной. Нет, все, я сейчас начну убеждать себя, что она по-настоящему меня полюбила, но не знала, как мне сказать, не сумела вовремя попросить помощи, чтобы избавиться от своих «друзей». Чушь, бред! И Оксаны нет, и любви нет… да и не было. Есть только мертвое, пробитое пулями тело».

— Олег, ты пойми, тот, кто стрелял в нее, не знал, да и не мог знать…

— Что? — Шаров поднял на Васильева абсолютно спокойное лицо. — А, вы об этом. Бросьте, мы же на войне, а она вышла с оружием. Так, что у нас в доме?

— В доме еще одно тело. Кажется, мы его застрелили во время перестрелки, а эти решили уходить тайным лазом. Пленный пока молчит, он сильно напуган, но это пройдет. По-моему, в доме как раз и погиб их старший. После чего они и решили спасаться.

— Значит, этим лазом могли уйти и Коваленко с Плужником. Будем подавать их в розыск? Они наверняка уже знают о том, что тут произошло…

Единственная лаборатория, которая могла в начале июня 1944 года в освобожденной Ровенской области выполнить химический анализ, была лаборатория Ровенского отделения Сельхозкооперации, располагавшаяся в поселке Коломенка. Ее создали еще в 1940 году для нужд сельского хозяйства, чтобы поддержать колхозников и частных производителей. Почему ее немцы не разграбили, непонятно. Кое-что, правда, было уничтожено в результате проходивших тут боев, но в целости осталось большинство реактивов и специального оборудования. И даже была жива-здорова жившая на соседней улице заведующая лабораторией тетя Глаша.

Дородная женщина с добрыми глазами чуть не прослезилась, когда мужчина в военной форме заявился к ней вместе с бывшим сторожем и с ходу попросил помощи. Уже на следующий день Бессонов снова сидел в чистенькой лаборатории, которую тетя Глаша с двумя девочками-лаборантками и сторожем привела в порядок. Истосковавшиеся по работе женщины принимали его как дорогого гостя, поили чаем с сушеными ягодами и рассказывали, как им удалось пережить годы оккупации.

— Ну, вам же результаты нужны, — всплеснула тетя Глаша, а теперь снова Глафира Андреевна. — А мы вам зубы заговариваем. Еще подумаете, что мы ничего не умеем.

— Ну что вы, — постарался улыбнуться Бессонов, который уже начинал ерзать от нетерпения, потому что времени у него было очень мало, а поговорить с сотрудниками лаборатории было нужно.

Не все впишешь в бланк результатов анализа, очень многое, а порой и все самое интересное, но до поры не имеющее доказательств, остается за рамками официального отчета. Если, конечно, в лаборатории работают действительно опытные и компетентные сотрудники.

Ему не сиделось на месте, очень хотелось узнать, что же получилось у тети Глаши с ее лаборантками. Ведь материала им принесли очень мало.

— Вам повезло, — улыбнулась женщина, — мы сразу определили, что вы принесли органическое вещество. Мы почему-то так и подумали, что это компот, морс или вино. Если бы мы начали полную процедуру, то вашего материала нам бы не хватило точно.

— Так это вино? — опешил Бессонов и вспомнил, как выглядело пятно, впитавшееся в землю между автомобильных следов. Если бы он еще тогда подумал хорошенько, то вспомнил бы, что именно так и выглядит пролитое вино.

— Вино, — торжественно согласилась Глафира Андреевна и протянула капитану заполненные от руки бланки. — Я могу даже больше вам сказать. Я подняла кое-какие результаты исследований, порылась в наших архивах, которые, слава богу, за время войны никому не понадобились. Это вино, произведенное на юге Украины из известного мускатного сорта винограда Кодрянка в хозяйстве «Червоний комунар» под Черновцами. Не удивляйтесь, товарищ капитан, никакого чуда тут нет. Просто мы в 1940 и в июне 1941 года исследовали вина этого хозяйства, когда они получали сертификаты.

— Да, чудо не в этом, уважаемая Глафира Андреевна, — скупо улыбнулся Бессонов, — чудо в том, что мне повезло найти вас, что у вас сохранились архивы, что были и есть на Украине люди, которые работали с большим энтузиазмом, выращивали виноград, делали из него вино.

— Да-да, — погрустнела женщина. — Какое время было! Сколько было надежд, сколько было праздника в душе, и в одночасье все рухнуло. Самолеты с черными крестами, танки, чужие солдаты, огонь и слезы…

— Ничего, это больше не повторится. — Бессонов положил свою ладонь на руку тети Глаши. — Мы не позволим.

— Хотелось бы, — улыбнулась женщина. — А что у вас за интерес к этому вину? И почему так мало образцов?

— Вы не поверите, — доверительно понизил голос Бессонов. — Ребята из нашего полка где-то достали это вино. Мы услышали, что на вкус оно… превосходное. Только они уехали на фронт, а где они его купили, нам не сказали. А у жены командира полка день рождения. Так захотелось порадовать и командира, и его замечательную супругу настоящим вином.