Чужая дочь - Елена Арсеньева

– Вот. Это вам на первое время. Возьми. Ну…

Ну хоть сейчас-то он сможет ее поцеловать?!

Как странно, как страшно… весь этот кошмарный, безумный день, устраивая отъезд семьи, беспокоясь о детях, вспоминая Шульгина, не забывая и о своем унылом будущем, он не мог отогнать мысль, что настанет, настанет минута, когда они с Тасей – в самом деле, пусть всего лишь на минуту! – окажутся вдвоем.

Только они двое.

Потянулся к ней, однако Тася отстранилась, поспешно расстегнула платье на груди, сняла крестик:

– Вот. Он дочку сберег и тебя сохранит!

Надела крест на Говорова:

– Возьми!

– Да нельзя мне, – улыбнулся он. – И не верю я…

– Ничего, ничего, – твердила Тася. – Это на время. Пока все не кончится.

Она проворно заправила крест под его воротник, разгладила галстук, и Говоров на миг зажмурился, счастливый от прикосновения ее рук.

– Ну… ну с богом тогда, что ли…

Тася кивнула и поспешно пошла к двери. И вдруг повернулась, бросилась к Михаилу, обняла, покрыла лицо торопливыми поцелуями и убежала. Так быстро убежала, что Говоров даже не успел ее обнять. И все, что хотел сказать, тоже не сказал.

Хотя зачем? Чего еще не сказано между ним и Тасей? Да и что нужно говорить?! Все и так понятно…

Говоров вышел на крыльцо – проводить полуторку, которая увезла двух самых дорогих, самых любимых его женщин.

Окинул прощальным взглядом занесенный снегом сад… чудесный, сказочный, волшебный… лодка на берегу ледяного пруда казалась изваянной из инея, ветер лениво шевелил слабо звенящие гирлянды морозного кружева…

Смеркалось.

Говоров вернулся в дом, выпил чаю. Переоделся: свитер, военные галифе, сапоги, портянки намотал. Небось «там» в ботиночках пропадешь… Было холодно: сегодня забыли натопить в суматохе отъезда. Михаил Иванович надел шинель и прилег на диван в гостиной, ожидая, когда в дверь постучат… или войдут без стука, как вчера вошли к Шульгину?..

Казалось, он спал какую-то минуту. Звонок так и ввинтился в уши!

Говоров вскочил… уже светло за окнами!

Схватил приготовленный чемоданчик, бросился к двери…

Да нет же, это телефон звенит!

Ночь прошла, что ли? А никто так и не приехал за ним?

Телефон разрывался.

Понятно. Это они… сейчас скажут, чтобы он никуда не отлучался…

Взял трубку:

– Говоров, слушаю.

– Михаил, приветствую! – зазвучал в трубке веселый голос. – Надеюсь, узнал?

Говоров отстранил трубку, тупо посмотрел на нее. Это первый секретарь обкома звонит.

Что?!

Прижал трубку к уху:

– Узнал, Петр Алексеевич! Я ведь хотел к вам попасть, но мне сказали, вы на бюро, а у меня к вам неотложное дело…

– У меня тоже, – добродушно ответил первый. – Есть мнение – рекомендовать тебя на место Шульгина.

Говоров онемел.

– Что молчишь? – усмехнулся первый. – От радости язык проглотил?

От радости?! Что он говорит?!

– Петр Алексеевич, я… Подождите! – путаясь, начал Говоров. – С Шульгиным ведь ничего не ясно. Я об этом и хотел…

– Все предельно ясно! – категорично прервал его первый секретарь. – Понял?

– Я этого так не оставлю… – прохрипел Говоров.

– Дурак! – рявкнул первый. – Антисоветская деятельность – вот весь твой Шульгин! Сегодня на бюро он исключен из партии!

– Петр Алексеевич! – воскликнул было Говоров, но услышал только короткие гудки.

Говоров медленно опустил трубку на аппарат.

Ничего не понятно, кроме одного: за ним сегодня не придут. Завтра, видимо, тоже…

Что произошло? Что его спасло?!

Он знал, что.

Вытащил из-за пазухи Тасин крестик и прижал к губам.

И снова рухнул на диван – ноги не держали…

* * *

Егорыч привез Говорова в горком на новой машине – черной «Победе». Раньше на ней возили Шульгина. Теперь машина перешла «по наследству» к новому первому секретарю горкома.

Шофер, между прочим, тоже перешел, однако Говоров наотрез отказался менять Егорыча на кого-то другого. Ему пошли навстречу: фронтовая дружба, мужское братство и все такое, – однако Говоров не назвал главной причины отказа от прежнего водителя: он не мог находиться рядом с человеком, который, очень может быть, шпионил за Шульгиным и втихаря стучал на него. Водители больших начальников, по слухам, часто состояли в оплачиваемых сексотах, а иные работали «дятлами» по зову, так сказать, совести и сердца.

Эти были самыми страшными.

Всю дорогу до горкома Егорыч молчал, но перед тем, как остановиться, вытащил из «бардачка» и протянул Говорову его фляжку. Михаил Иванович забыл ее в старой «Победе», а Егорыч нашел и наполнил коньяком.

– Как на фронте, – сказал он, и Говоров кивнул.

Да… Вот только одна беда: на фронте они точно знали, кто враг и откуда будет вестись огонь.

Но кто «стрелял» по Шульгину?..

Говоров вошел в здание, отведя глаза, кивнул охраннику, поднялся по знакомой лестнице на второй этаж.

Сколько раз он по этой лестнице к Шульгину ходил, и не далее как вчера поднимался по ней… А сейчас идет к себе.

Ну да, вот… И табличку уже сменили. Новенькая, блестит! «Первый секретарь горкома Говоров М. И.».

Приемная была пуста. Говоров просил перевести к нему из заводоуправления Руфину Степановну, но решение вопроса пока затянулось.

Но сейчас он порадовался, что один здесь.

Открыл дверь в кабинет Шульгина… В свой кабинет.

Он помнил все здесь разбросанным, заваленным бумагами, с небрежно выдвинутыми ящиками стола, залитым ярким светом.

Теперь было тихо, чисто… Снежное холодное сияние морозного утра придавало кабинету совершенно нежилой вид.

Вернее, неживой.

Мертвый…

«Как же я рад, что ты вернулся, Миха! – зазвучал в памяти голос Шульгина. – Мы еще с тобой землю потопчем, не пропадем!»

Говоров нервно выдернул из кармана фляжку и сделал большой глоток.

Должно было стать хоть чуть-чуть легче. Но почему-то легче не стало…

Привалился к притолоке. А голос Шульгина продолжал звучать:

«Сэйчас такие врэмена, что чэловэк чэловэка должен дэржаться вместэ! Ты жэ мой чэловэк?»

Говоров медленно кивнул:

– Мы еще повоюем, Дементий.

И заставил себя наконец войти в кабинет и сесть за письменный стол.