Любовь побеждает все - Мари Клармон

Гамильтон, кипя от злости, смотрел на солдат, которые маршировали по пыльному плацу. Они занимались этим уже больше часа под полуденным солнцем и будут заниматься до тех пор, пока он не увидит, что у них все выходит идеально.

Этим людям нужна дисциплина. Их явно растили без всякого представления о том, что такое закон и порядок.

Когда Гамильтон смотрел на них, то сразу вспоминал наглых торговцев на базаре, грязь на улице и неприятный запах отхожих мест на жаре. Местные жили как звери и понятия не имели, каким образом покончить с этим скотством. Однако те из них, кто попал под начало Гамильтона, скоро станут людьми, и ему было наплевать, что некоторые дорого заплатят за это. Благодаря отцу он давно понял, что только идеальный результат достоин похвалы, все остальное приносит лишь позор. Поэтому Гамильтон не допустит, чтобы ему пришлось краснеть из-за солдат. Этого он натерпелся от отца сполна. И смерть старика не избавила Гамильтона от тяжелой ноши ожиданий, которым ему следовало соответствовать.

Один из солдат вдруг упал на землю, ломая ровный строй. Вокруг него взвился клуб пыли, который осел на выгоревшей форме.

Гамильтон, сжав зубы, наблюдал, как двое мужчин взяли упавшего и унесли подальше от марширующих солдат.

— Ленивый ублюдок, — сказал он вслух.

После этих слов сержант Эймс посмотрел на командира и заявил:

— Может, стоит прекратить учения? Эта жара…

— Мне наплевать на жару, — отрезал Гамильтон. Неужели Эймс не понимает, что ему надо добиться идеального строевого шага от этих язычников? — Пусть тренируются усерднее. — Он направил взгляд в сторону людей, уносивших упавшего солдата. — А того надо высечь.

Глаза у сержанта вспыхнули.

— Сэр, вы… вы это не всерьез?

Гамильтон фыркнул и нахмурился.

— Он бестолковый, ленивый и хочет увильнуть от службы. Поэтому его следует наказать.

— Но он не один из нас.

Гамильтон помолчал, потом раздраженно сказал:

— Ладно. Тогда урезать зарплату и дать наряд вне очереди.

Учения продолжались, и Гамильтон заставил себя посмотреть вперед. Количество поблажек, которые они предоставляли местным, выводило его из себя. Но таков был закон: в отличие от солдата-британца индуса нельзя было высечь.

Не важно. Этот солдат все равно заплатит за свою лень. В конце концов, есть наказания и похуже розог.

Англия, 1865

Колючий ветер, гулявший, казалось, по всей Англии, проникал в каждый уголок кареты. Угольная жаровня давно уже не согревала Еву: ее трясло не от холода, а от желания выпить хоть каплю настойки.

Злой Йен, который подарил Еве спокойствие одним поцелуем, сейчас держался от нее подальше. Похоже, он понял, что имеет дело с прокаженной. Если не в прямом смысле, то в переносном точно. Наверное, Йен боялся, что прикосновение к Еве может заразить его тьмой, поселившейся у нее в сердце.

Ева не помнила, когда они последний раз останавливались. Несколько часов назад? Или уже прошел день? Они мчались вперед с бешеной скоростью, и потому ей было страшно просить Йена сделать остановку. Его сейчас можно было описать только одним словом — одержимый. Лицо Йена, которое показалось ей ликом ангела, когда он пришел за ней в лечебницу, теперь напоминало маску зверя, который не остановится ни перед чем.

Йен смотрел в окно. Его взгляд был наполнен злобой и холодом. Ева вонзила ногти в колени так сильно, что ей стало больно. Но это на мгновение отвлекло ее от другой муки. С каждым покачиванием экипажа на неровной калее тело Евы кричало от боли. Но причиной этому была не тяжелая дорога, а желание выпить лекарство, сжигавшее ее изнутри.

Они ехали всю ночь. И сейчас голубоватый слабый свет пытался разогнать темноту внутри кареты. Наступил рассвет, и солнце тянуло к ним свои ледяные пальцы.

Еве хотелось пить — почти так же сильно, как принять настойку. В горле словно застряла наждачная бумага, которая царапала ее изнутри. А еще Еве хотелось принять ванну, чтобы успокоить зудящую кожу.

Наконец Ева не выдержала и позвала своего спутника:

— Йен?

— Да? — отозвался он, продолжая смотреть в окно.

Ева облизнула губы и с удивлением обнаружила, что они были горячими, словно при лихорадке.

— Давай остановимся.

— Нет.

Эта ночь изменила его. Ева не могла отделаться от гнетущего чувства, что заботливый Йен остался в прошлом. Ей казалось, он начал осуждать ее за пристрастие к настойке и собирался покончить с их близостью навсегда.

— Ладно, — проговорила Ева вслух.

Воцарилась тишина, которую нарушал только стук копыт по обледенелой земле.

Наконец Йен выпалил:

— Я не остановлюсь! Даже ради тебя. Даже если сам Бог попросит меня об этом.

Ева ничего не ответила. Она нащупала в кармане пузырек с настойкой и украдкой посмотрела на него.

— Ладно, — повторила Ева. Она не могла больше терпеть и вытащила лекарство из кармана. Одна капля — и к ней придет долгожданное забвение, жажда которого делала ее безумной и больной.

Йен повернулся к ней, его малахитово-зеленые глаза расширились. Казалось, фигура ее спасителя стала еще больше от внезапного приступа гнева.

— Что, черт побери, ты делаешь?

— Ты не даешь мне отдохнуть. — Ева подняла бутылочку вверх, словно собираясь произнести тост за его здоровье. — А вот это сейчас даст. И прекрасно. — Она взялась холодными пальцами за пробку и вынула ее. Хлопок эхом раздался в карете, и Ева с вызовом взглянула в глаза Йену.

— Дай ее мне, — приказал он.

Ева рассмеялась, и этот звук показался ей пугающим.

— Останови карету, — заявила она.

Йен сидел так неподвижно, что, казалось, его мышцы превратились в камни, разбросанные в пустоши, по которой они ехали.

— Отдай мне пузырек, Ева.

— Иди к черту, — сказала она и поднесла лекарство к губам.

— Вот дьявол, — тихо выругался Йен.

Ева не успела ничего сделать. Он быстро наклонился к ней и выхватил из рук пузырек.

— Ах ты, мерзавец! — крикнула Ева и ударила его кулаком в плечо.

— Наркоманка, — ответил Йен, держа руку с настойкой подальше от нее.

Эта сцена привела Еву в отчаяние. Не зная, что делать, она выпалила:

— Это моя бутылочка!

Йен наклонился к ней так близко, что его дыхание коснулось ее лица.

— Да, но я забрал ее у тебя. И обратно не отдам. Никогда.

От его близости кожа стала гореть еще сильнее. Ах, если бы Ева могла на минуту покинуть тело, которое так мучило ее, и наконец успокоиться! Но это было невозможно, а то, что могло сейчас даровать ей спокойствие, Йен у нее отобрал.