Стамбульский оракул - Майкл Дэвид Лукас

— Кто это тут у нас? — пропел он, ероша Элеонорины волосы. — Убей меня бог, если это не знаменитая госпожа Коэн.

Он засмеялся, как будто сказал что-то удивительно смешное, только вот шутка была явно для посвященных, и положил стопку книг на угол полковничьего стола.

— Сегодня мы попробуем кое-что новенькое.

Он жестом пригласил ее садиться и протянул потрепанную книгу в темно-зеленом переплете. Элеонора взяла книгу и посмотрела на корешок. Овидий, «Метаморфозы».

— Вам известно, какого я мнения о романах и лирической поэзии, — сказал преподобный. — Но Овидий, чей голос не только сладок, но и мудр, заслуживает всяческих похвал. Если я не ошибаюсь, он ведь провел последние годы жизни в Констанце.

Элеонора бережно прижала к себе книгу, потом открыла на первой странице. На ней красовалась надпись, сделанная твердым наклонным почерком: «Медоточивому Джимми, что ласкал мой слух. Май 1865. Нью-Хейвен».

— Подарок времен моей студенческой юности. — С этими словами он взял книгу из ее рук и небрежно перелистал страницы.

На этот раз преподобный останавливал ее безмолвное чтение только тогда, когда хотел прочесть строки сам, почувствовать вкус слов. Он прогуливался у нее за спиной и следил за ее указательным пальцем, рассеянно повторяя стихи про себя. Когда она дошла до истории Каллисто, движение за спиной прекратилось. Элеонора решила, что он хочет ее о чем-то спросить, поэтому перечитала последние несколько строк: «Одежду пряжка держала на ней, а волосы — белая повязь. Легкий дротик она иль лук с собою носила…»[11]— и оглянулась. Похоже, что мысли преподобного были далеко. Он стоял, скрестив руки на груди, веки были опущены, губы чуть приоткрыты. Секунду спустя он открыл глаза и перехватил ее взгляд.

— Пожалуйста, — сказал он, — продолжай.

Он вел себя необычно, но Элеонора ничего не заподозрила даже тогда, когда он сказал, что задержится после занятия записать несколько важных мыслей. Он часто оставался в библиотеке после уроков. В таких случаях она обычно ждала его, сидя в кресле у окна с книгой в руках. Но в тот день ей показалось, что в библиотеке невыносимо душно, и она решила еще раз прогуляться потайным коридором, который обнаружила на женской половине. Там было темно и оттого гораздо прохладнее, чем в любой другой комнате дома, поэтому она частенько бродила там, надеясь укрыться от зноя.

Элеонора уже не раз ходила по рассохшимся половицам под самым потолком, но каждый раз ее сердце гулко стучало, стоило только подняться по лестнице. Она придерживала подол платья и пригибалась, потому что потолок почему-то становился все ниже и ниже, хотя, может, это ей только казалось? В темноте пыльных коридоров, где пахло подгнивающим деревом, едва удавалось различить лишь собственные руки да сужавшиеся стены. Она собиралась наведаться к той маленькой железной двери, которую обнаружила во время первой прогулки, но пятно рассеянного света над библиотекой заставило ее остановиться. Элеонора пригнула голову к коленям, пропустила пальцы сквозь решетку и заглянула в комнату, из которой только что вышла.

Преподобный Мюлер все еще сидел у стола. Со своего наблюдательного пункта ей было видно красное пятно солнца на его шее и крошечную плешь, которая потихонечку начинала расползаться по темени. Сначала она не поняла, чем он занят, но потом, наклонившись вперед, увидела, что он открыл ящики стола и осторожно шарит в них. Вскоре он нашел то, что искал, и сунул это в портфель. Чтобы лучше видеть, Элеонора вытягивала шею изо всех сил и вдруг звонко чихнула.

Преподобный поднял голову и осмотрелся по сторонам. Повисла долгая пауза.

— Кто здесь? Госпожа Коэн? — позвал он.

Кровь застучала у Элеоноры в ушах, от страха перехватило дыхание. Она уже собиралась метнуться назад, но сообразила, что лучше замереть и подождать. Так она и сделала. Тем временем преподобный поднялся со стула, позвал ее и, не получив ответа, принялся ходить по комнате, заглядывая под столы и стулья, — кроме него, в комнате никого не было. Он подхватил портфель и поспешно вышел. Элеонора словно приросла к полу. Она простояла так довольно долго, прежде чем повернуть обратно — в коридор и на женскую половину.

Остаток дня и позже, во время ужина, Элеонора все время мысленно возвращалась к происшествию: открытый ящик, портфель, он зовет ее по имени. Конечно, можно было придумать разумные объяснения тому, что она видела: бей попросил преподобного принести ему какую-то бумагу; он мог потерять перо и искать его в ящике, да что говорить… сколько объяснений она ни придумывала, правдоподобным представлялось только одно: ее учитель что-то украл. Но мучило ее совсем не это. Как ей поступить? Рассказать ли о случившемся? Платон сказал бы, что это ее долг, что истина — начало всякой добродетели. С другой стороны, Тертуллиан говорил, что не успела истина явиться на свет, как тут же стала всем ненавистна. Вопрос терзал ее весь остаток дня, и даже фейерверки и сон не отвлекли от моральной дилеммы.

На следующее утро она спустилась к столу, так ничего и не решив. По обыкновению, они завтракали в молчании. Господин Карум поставил перед ней тарелку, и она принялась за еду. Но немой вопрос, как же ей все-таки поступить, нависал над ней, как прибитая к стене голова носорога. Она не солгала. Никого не предала. Но при этом чувствовала себя виноватой. Может быть, она не сделала того, что должна была сделать? Или это два разных греха? Трапеза подходила к концу в привычном безмолвии, Элеонора посмотрела на истекающую кровавым соком клубнику на тарелке и решила: нужно рассказать, так будет правильно, но возводить напраслину на преподобного ей не хотелось. Она подцепила вилкой ломтик клубники, отправила в рот и жевала, пока та не растворилась во рту.

— Элеонора, — сказал бей, встав из-за стола, — сегодня я задержусь допоздна. Я приглашен к Хаки Бекиру.

Перед Элеонорой пронеслись воспоминания о Хаки Бекире, его нечестности и дурном нраве, и вопрос решился сам собой. Она вынула из кармана лист бумаги и перо и написала:

«У вас есть минутка? Мне надо вам что-то сказать».

— Конечно, — сказал бей. — Что тебя тревожит?

«Вчера, — начала она после долгого колебания, — я была в коридоре на женской половине».

Она посмотрела на него, ожидая ответа. Насколько ей было известно, бей ничего не знал о ее вылазках. В любом случае ее признание его совсем не потрясло.

«Я случайно нашла это место. Я хожу туда, когда хочу побыть одна. Извините, если я что-то делаю не так».

— Хорошо, — сказал он. — Это все?

Элеонора бросила быстрый взгляд на господина Карума, который стоял у буфета.

«Я была наверху. Оттуда увидела преподобного. Наш урок закончился, а он остался в библиотеке, сказал, ему надо что-то записать. Я не хотела за ним подглядывать, но когда посмотрела вниз, то увидела, как он что-то искал в ящике полковничьего стола».