Точка уязвимости - Александр Тюрин

Нарколептический укол обездвижил Сережу снаружи, а эта выставка и особенно треп распоясавшегося «варвара» – изнутри. Внутри образовалась яма, пустота, гармонирующая с онемением мышц. Тьма над бездной, день восьмой, творение закончилось. Но экскурсия продолжалась…

– Пластинаты, мумии и просто кости мы уже посмотрели, и вот теперь, Шрагин, начинается самое интересное, поскольку мы плавно переходим в отдел Светлого Будущего…

Сергей с некоторым опозданием заметил, что у него стынут конечности. Значит, они добрались до холодильных мощностей Музея человека.

Тугаев аккуратно повернул голову экскурсанта, чтобы тот мог встретиться взглядом с глазами. Это были не какие-нибудь заформалиненные органы, а настоящие, живые, реагирующие на свет глаза. И не просто реагирующие на свет – они натурально следили за ним!

– Вот, Серега, первый удачный опыт Энгельманна и Динста. Очи черные, очи страстные были разморожены, вставлены в контейнеры жизнеобеспечения, подсоединены через биоинтерфейс к управляющему процессору.

Вот тема вторая. Что сделало из обезьяны человека? Ручной труд. Поэтому на этой подставке мы видим отдельно взятую руку, которая способна трудиться. По крайней мере, она не прочь схватить вас за горло. И на укол иголкой реагирует правильной моторикой – дергается.

Помпа закачивает и выкачивает из нее кровезаменитель – жидкость из молекулярных машин-васкулоидов. На нынешний взгляд, пожалуй, немножко громоздко выглядит. А нервы Энгельманн с товарищем подсоединяли к биоконтроллеру целую неделю. Сейчас у них уже автоматика наноманипуляциями занимается.

А на правом столе танцы-шманцы. Что нам особенно интересно в танцах? Дамские ножки, и притом красивые. Энгельманн с Динстом взяли все остальное, оторвали и выбросили. Но, конечно, пришлось им помучиться с кровеносными сосудами, точнее с тромбами. Как верно выразился анатом Оппен: человек – это цветок из кровеносных сосудов. Кучу времени наши немецкие друзья убили на то, чтобы отрегулировать кровяное давление, состав крови, конфигурацию сосудов. Нервы замыкаются на биоадаптеры, это такие органические чипы, а далее, через шину[17]на гигагерцные интеловские подпроцессоры, а те уже подключены на центральный процессор с терабайтной оперативной памятью.

А теперь следующий вопрос: что самое главное в любом красном уголке? Правильный ответ: бюст вождя.

И в красном уголке нашего музея бюст тоже имеется. Точнее, голова и верхняя часть туловища. Где-то ниже кадыка тянется шрам, цвет кожи у головы и туловища заметно отличаются, не правда ли?

Изначально Энгельманн с Динстом хотели одной говорящей головой обойтись в стиле наших сказок, но та никак не хотела функционировать сама по себе. Думали, что это органические повреждения виноваты. Стали выращивать нейроны из зародышевых клеток и закатывать внутрь. Однако опять не клеится. Только когда пришпандорили позвоночник, что-то забрезжило. Ну и тут масса проблем. Головной мозг отказался от сотрудничества со спинным мозгом, взятым от другого донора, поэтому пришлось отклонировать и вырастить, так сказать, «родной» спинной мозг. Впрочем, все остальные ткани, что от европейского, что от африканского донора, отлично сработались.

– Интересно, а если будет голова мужика, а бюст женщины? Что окажется первичным?

– Ты – мачо, сексист и просто дремучий тип, – зазвучал немножко смешной, как будто даже из мультика, голос Энгельманна. – Если не считать гениталии, то количество отличий между средним мужским и средним женским телами куда меньше, чем количество отличий между однополыми индивидами.

– А если посчитать гениталии, то я бабе могу вставить, а она мне нет, господин Энгельманн. И это существенно, – пытался оспорить Тугаев.

– Хорошо, давай учтем гениталии. Я тебе перешиваю пенис на вагину, а ей делаю наоборот. Плюс колю гормоны, прогестерон и все такое, что заставляет расти твои молочные железы – у тебя они тоже есть, – ты покрываешься жирком и теряешь волосы на лице. Курс лечения двадцать дней, и ты – просто большая неуклюжая баба, как ты выражаешься.

– Тьфу. Чур меня, чур, верю, верю, двадцать дней не надо тратить, – забормотал Руслан под игривый, почти девичий смех Энгельманна.

– Он действительно может, – вновь обратился Руслан к Сереже. – Он же не только богатый, но, блин, и умный, а не просто хитрожопый, как наши. А еще ему достаточно подмигнуть, и нас с тобой тираннозавр бешеный поимеет. Не в Люксембурге, конечно, здесь он максимум может полицию позвать, а где-нибудь подальше Одера… Господин Энгельманн, а чего ж эта голова сегодня не говорит?

– Сегодня она не в духе. Мы там немного напутали с водно-солевым балансом, и сейчас она себя чувствует, ну, скажем, как человек, погулявший по пустыне дня три.

– А я все равно попробую. Привет, голова! Точнее, привет, Колян. У тебя ведь тоже имечко есть.

Голова разлепила синие губы и испустила стон. Боль и мука словно вылились из прорези рта тяжелой густой жидкостью.

– И в самом деле, не в духе голова, не хочет даже вещать истину и предрекать судьбу. Ладно, Шрагин, не расстраивайся, у нас еще в запасе настоящий гвоздь программы…

Странное существо старательно выдувало стеклянные сосуды по старинной технологии в закутке, который для стеба был обставлен по последнему слову средневековой техники. Существо выхватывало щипцами губчатую массу из горна, нанизывало на трубку, обмазывало присадками и начинало дуть. Затем подравнивало выдутый сосуд кусачками.

Стеклодув трудился как черт. Может, он и был чертом. Или нет, таких, кажется, называют химерами. Мускулистый волосатый торс и руки дикаря, ноги животного, даже хвост имелся, а голова искусного мастера…

– Вот он – рабочий класс будущего, – сказал Энгельманн. – Как жалко, что старик Маркс не может увидеть. Пока что.

– Господин Энгельманн, а можно я все это буду называть франкенштейн-технологией?– с фальшивым подобострастием поинтересовался Тугаев. – А вас Виктором Франкенштейном? Вы не возражаете? Или, может, Рубиком наших дней, вы же новых людей, как эти самые кубики, собираете. Возражаете? Ладно, не буду. Вы имеете полное право дать своим творениям собственное имя. Торжественно заявляю, что вы конструируете рабочий класс будущего по энгельманн-технологии. Только и про буржуазию не забудьте, чтобы было кому в оперу ездить и Вагнера слушать. А то ведь работягам только попсу подавай. И что, позвольте спросить, послужило для вас первым толчком? Расскажите, пожалуйста, что-то типа, как вы сидели под деревом и вдруг закричали «эврика»…

– «Эврика» надо кричать в ванной, господин Тугаев, – напомнил Энгельманн. – Сидел я однажды в ванной, рассматривая члены своего тела, и вдруг до меня дошло, что девяносто девять процентов всей органики свежего покойника может функционировать и дальше. Я вышел из ванной и рассказал об этом Динсту, с тех пор он повторяет эту мысль как свою. Почему бы это не использовать, спросил меня Динст, если уже появились новые эффективные методики по обеспечению совместимости тканей. И мы оба порешили, что делать новых людей из старых – это здорово, и им приятно, и нам.