Сетерра. 3. Зенит затмения - Диана Ибрагимова

* * *

Материк Намул, Царство Семи Гор, г. Унья-Панья, 5-й трид 1020 г. от р. ч. с.

Надо же быть такими болванами. Вручить малознакомому человеку десять золотых аванса за одно только обещание работы! Даже не спросили о театре. Какие выступления, какие декорации будут. И вообще, умеют ли порченые петь? Как этот псих кудрявый умудрился выжить до сих пор с такой наивной душой? И колясник ему под стать – деньги есть, а ума ни на каплю. Ну хоть бы притащили с улицы честного затменника и проверили – правду Липкуд говорит или врет. Может, он вообще не шаман. Потом заключили соглашение, заверили как положено. А они – хоп! – и на тебе, Косичка. Получай десять золотых.

В общем, пусть пеняют на себя. Потому что у Липкуда ни театра, ни желания идти на этот клятый корабль. Хватило ему кораблей. По горло хватило. И порченых тоже. Туда же их вместе с кораблями.

Косичка сунул деньги за пазуху, широко улыбаясь, распрощался с дураками и пошел промочить горло в ближайшую пивнушку. Вместе с рассветом он собирался уйти из Унья-Паньи. Болваны мало того, что денег дали, так еще и согласились подождать Липкуда пару дней, пока он якобы закупит все нужное для костюмов и декораций, соберет театр и придумает подходящее выступление. Так что погони бояться не стоило.

У Косички не было никакого театра. Только сто три клятых предателя, из-за которых он оказался в тюрьме на четверть трида. На одной чашке холодной гречки с утра. Без молока, без масла. Собак и то лучше кормят. А начиная с восьмого дня и вовсе ожидалась голодовка.

Певун много чего переосмыслил, пока сидел в камере один-одинешенек. Только на ум ему пришло не то, чего ожидали порченые, а совсем другое. И как только подвернулся счастливый случай, Липкуд решил оборвать с затменниками все связи. Пусть живут как хотят. Им все равно никакой разницы, есть рядом Косичка или нет. А он будет скитаться по городам и наслаждаться свободой. Липкуд ой как соскучился по тридам без головной боли, когда не надо волноваться за животы еще ста человек помимо своего. Пусть сидят в своем дырявом пансионе и дохнут по одному от голода. Они сами так захотели. Липкуд плохой? Вот и отлично, значит, найдут хорошего.

Косичка брел по вечерней Унья-Панье, сунув озябшие ладони в карманы любимого кафтана, и мрачно оглядывал темные улицы. Какая-то собачонка, заливисто вереща, ухватилась за его сапог, и Косичка пнул ее под живот.

– Тупая шавка, – выругался он, прокашлявшись от дыма из бочки на углу, где жгли какое-то вонючее старье.

Такие бочки стояли почти у каждого дома, чтобы не захламлять свалки мусором, который можно было спалить. Правда, никто не учел кошмарного запаха.

– Ненавижу идиотов.

Косичка пнул консервную банку, и она с грохотом покатилась в проулок, напугав кошку.

– Липкуд? – послышалось из темноты.

Маленький силуэт вынырнул под фонарь, и певун увидел Хорхе – сутулого мальчика тринадцати лет, худющего, как мумия шамана, с длинной русой косой, перекинутой через плечо, и вечным кашлем. Хорхе держал в руках узелок и смотрел на Косичку во все глаза.

«Везет как Эйнару, – подумал Липкуд. – Они все давно должны быть дома. И чего он мне встретился?»

– Здравствуй и прощай! – Косичка махнул рукой и пошел дальше, испепеляемый взглядом правдолюбца.

– Эй! – крикнул ему Хорхе, шлепая по лужам и явно догоняя. – Ты куда? Ты почему не в тюрьме?

Он сипло закашлялся. Вот и нечего бегать с таким паршивым здоровьем.

– Я устал, я ухожу, – сказал Липкуд, не оборачиваясь. – Нашим скажи, что я все осознал и покинул город с первым рассветом, чтобы не запятнать его своей скверной душонкой.

– Да стой ты! – Хорхе схватил Косичку за рукав. – Ты почему не в тюрьме? Всего тридень остался! Потерпеть, что ли, не мог? Ты же знаешь Матильду!

– О, я знаю Матильду! – воскликнул певун. – Она была права. В тюрьме я все осознал! Я понял, Хорхе, что я паршивый человек! Я хотел, чтобы вы жили в достатке, здоровые, с целой крышей над головой. И при этом не научился создавать из воздуха ни еду, ни лекарства, ни даже несчастную черепицу. И пришлось мне, негодяю, грабить мерзких богачей, которые издеваются над вами, и кормить вас на эти деньги. Ах, какой же я гад!

– Но Матильда права! – выпалил Хорхе. – Мы за тобой не для того пошли, чтобы ты такое творил. Ты обещал, что мы будем выступать! Ты обещал нам театр!

Липкуд вырвал рукав из ладони парнишки. Что толку объяснять ему, что порченые никому не нужны, поэтому надо снять черные ленты, несмотря на запрет Матильды. Что для нормального театра у этой кучки детей нет ни опыта, ни поставленных голосов. Что без денег не достать красивые декорации и не сшить впечатляющие костюмы. И что, прежде чем добиться успеха и начать зарабатывать на выступлениях, нужно каждый день что-то есть и где-то спать.

Вдохновленный своей силой Липкуд собирался идти напролом. К самой Варьяне – хозяйке Царства Семи Гор, чтобы запугать ее и заставить прилюдно подписать новый закон о порченых. Да только затменникам это оказалось не нужно. Ни один не поддержал Косичку. Это ведь насилие! А Матильда так и вовсе заявила, что грешник-Липкуд должен сдаться и пойти в тюрьму хотя бы на десять дней и переосмыслить свой образ жизни.

Он и переосмыслил.

– Эй, ты куда? Пансион в другой стороне! – сказал Хорхе, тяжело дыша.

С его астмой трудно было поспевать за Липкудом.

– Скажи Матильде, что я бегу с корабля, где глупые крысы сами прогрызли дыру и теперь ждут, когда их затопит, – бросил певун. – И отвяжись от меня, Хорхе! Я не вернусь в пансион. Я ушел.

Шаги позади замедлились, потом затихли.

Косичка потопал дальше по сумрачной улице, где вещи, оставленные сушиться на балконах, колыхались, как стаи призраков. Здесь всегда и у всех что-нибудь висело, потому что из-за сырого климата мокрая одежда почти не сохла, и ее приходилось полоскать под ветром несколько дней подряд. До кучи, на балконы ставили трещотки от птиц. Пернатые умудрялись если не загадить выстиранную ткань своим пометом, то непременно оставить на ней следы грязных лап. С чем была связана их любовь к подобным выходкам, никто не знал, но трещотки, вертушки и чучела жили почти на любом балконе. И от этого ходить тут ночью было испытанием не для каждого.